Вторая половина XIX в. и первые годы ХХ в. были временем бурных перемен в Западном мире. Они ощущались и за его пределами, хотя не в таких масштабах. Важным условием этих перемен был быстрый рост населения. Особенно стремительным он был на Западе. Если в начале XIX в. там проживало чуть больше 185 миллионов человек, т.е. 21% от общей численности населения планеты, то к концу века - уже 400 миллионов, что составляло четверть всего человечества. При этом самый драматический рост наблюдался именно во второй половине столетия294. Демографический рост сопровождался быстрым ростом городов и промышленности. Если в первой половине века самые высокие темпы урбанизации и индустриализации наблюдались в Великобритании, то с середины века они были достигнуты и в других странах - сначала Бельгии и Франции, затем Германии, Италии и Скандинавии и к концу века в России, а также в Японии. С середины столетия развернулось и бурное железнодорожное строительство. При этом почти до самого конца века самая большая железнодорожная сеть существовала в Великобритании и США, тогда как в других странах такие сети были еще весьма неразвитыми или даже вообще отсутствовали. Развитие средств сообщения стало зримым свидетельством прогресса, который переживал Западный мир.

Все эти факторы - индустриализация, урбанизация, развитие средств сообщения - привели в движение огромные массы населения, которые сдвинулись со своих привычных мест и устремились в поисках работы и пропитания в главные городские центры Западной цивилизации. Почти повсюду санитарная обстановка стала столь же удручающей, как и в Великобритании в начале века. В городах быстро росли трущобы. Общие стандарты жизни стали значительно ниже, чем это было прежде. Чудовищная скученность населения, особенно бедняков в рабочих кварталах, вела к всплеску вирусных инфекций, в том числе оспы, хотя внедрение вакцинации в начале XIX в. и снизило масштабы ее распространения по сравнению с XVШ в. Загрязненность воздуха угольной сажей и печным дымом способствовала распространению легочных заболеваний, и настоящим бичом городской жизни стал туберкулез. Загрязненность воды промышленными и бытовыми отходами превратили речную воду в совершенно непригодную для пи тья, и это, в свою очередь, стало причиной распространения брюшного тифа, холеры и других болезней, передающихся водным путем. Наконец, бедность, массовое пьянство и повсеместная грубость нравов породили резкий рост венерических болезней, главным образом сифилиса, который стал подлинным бедствием, как гражданского населения, так и военных.

Все эти бедствия стали серьезными проблемами для Западной цивилизации в эпоху Прогресса. В результате, Западные общества оказались перед необходимостью искать их решение. Вслед за Великобританией (и отчасти Францией) и другие страны Европы стали на путь санитарных реформ. При этом повсюду во главе их выступила либеральная общественность из числа среднего класса - врачи, юристы, инженеры и другие профессионалы. Им приходилось искать поддержки своим действиям как у государственных властей, так и у простого народа, и в разных местах их действия приобрели разную эффективность. При этом на повестку дня был поставлен весьма широкий комплекс вопросов, решение которых также было различным. Несомненно, сказалась не только национально-культурная специфика, но и социально-политическая ситуация.

Рассмотрим теперь более обстоятельно, какие ответы на вызов болезни дали Западные общества в эпоху Прогресса.

Как уже было показано выше, санитарные реформы были начаты в Великобритании - стране, ставшей лидером Западной индустриальной цивилизации в XIX в. После окончания Наполеоновских войн эта страна вступила в длительный период спокойного развития, большая часть которого проходила в счастливые годы правления королевы Виктории. Не имея необходимости вести обременительные войны, Великобритания смогла позволить себе использовать имеющиеся ресурсы для проведения глубоких преобразований, важной составной частью которой стали санитарные реформы. В 1848 г. Эдвин Чедвик и его сторонники из числа либералов добились принятия Закона об охране общественного здоровья и стали добиваться, чтобы местные власти активизировали работу по санитарным преобразованиям. Заняв руководящую позицию в Санитарном совете при правительстве (General Board of Health), Чедвик стал действовать очень жестко. Он намеревался централизовать всю санитарную работу в стране, но это вызвало сопротивление местных властей. В ответ на его амбициозные претензии городские власти в Лондоне и некоторых других местах назначили собственных санитарных врачей (Medical Officer of Health), не подчиненных центральному Санитарному совету. Чедвик подвергся критике в прессе, а медицинское сообщество заняло по отношению к нему враждебную позицию. Характерной стороной санитарной работы Чедвика и его сторонников был акцент на санитарнотехнических мерах. Чедвик предпочитал сотрудничать не с врачами, а с инженерами. Будучи твердым приверженцем теории миазмов, он инициировал работу по очищению улиц, строительству канализации, сооружению общественных туалетов со сплавной системой295.

Неспособность Чедвика найти общий язык с местными властями, а также последствия холерных эпидемий середины XIX в. привели к его смещению с руководящих постов в 1854 г. Были также распущены и контролируемые им Санитарные советы. Однако санитарные реформы продолжались. Ведущей фигурой среди британских гигиенистов к этому времени стал хирург Джон Саймон (1816-1904). В 1848 г. в противовес Чедвику он был назначен главным санитарным врачом в Лондоне, а затем в течение еще двух десятилетий занимал различные должности в формирующейся системе национального здравоохранения. Саймону удалось достичь большего признания и среди врачей, и среди британской либеральной общественности. Он был не диктатором, а сторонником переговоров, и именно его позиция обеспечила прогресс социальных реформ. Именно Саймон сумел убедить лондонских «отцов города» в необходимости нести расходы на проведение эпидемиологических исследований и создание лабораторий для изучения инфекционных болезней. В 1855 г. по его инициативе был принят Билль о назначении в каждый из 49 санитарных округов Лондона своего санитарного врача. В 1875 г. благодаря его активности был принят очередной Закон об охране общественного здоровья (Public Health Act), который объединил все разрозненные санитарные законы прежних времен и обеспечил деятельность британского здравоохранения вплоть до 1914 г. В 1850-е гг. он оказал поддержку исследованиям таких замечательных исследователей в области гигиены, как Джон Сноу, Уильям Бадд и Уильям Фарр. В 1855 г. Сноу (1813-1858) впервые сумел показать, что холера является болезнью, которая передается водным путем. И хотя этот взгляд не имел ничего общего с позднейшими бактериологическими представлениями, поскольку Сноу руководствовался «новейшей» химической концепций брожения, все же он был более верен, чем старая мысль о миазмах, разделяемая сторонниками Чедвика 296.

т-1 u u 1 L» z-' /—• u

Еще одной влиятельной фигурой в британском обществе той эпохи наряду с Саймоном стала Флоренс Найтингел (1820-1910). Она получила известность, отправившись в качестве первой светской санитарной сестры на фронт в годы Крымской войны (1854-1856). Найтингел и ее помощницы, столкнувшись с чудовищной антисанитарией в военных госпиталях, сумели там навести порядок. В дальнейшем она занималась той же работой в военных госпиталях в Индии. Большую известность ей принесли книги «Заметки о больницах» (1859) и «Заметки об уходе за пациентами» (1861). Найтингел была убеждена в том, что санитарная работа является нравственной по своим задачам и содержанию. Больницу она рассматривала как моральный универсум, а причинами «лихорадок» считала грязь, плохое питание и душный воздух. Подобно другим гигиенистам ее эпохи она выступала поборницей вентиляции, дренажа и очищения физического пространства297.

В Германию санитарные идеи пришли из Великобритании. В 1842 г. в Гамбурге случился сильный пожар, после чего местные власти принялись к восстановлению города. В город был приглашен британский инженер Уильям Линдли - один из соратников Чедвика. Через него в Германии были усвоены идеи «санитаризма» и бесполезности политики карантинов. Впрочем, для Гамбурга, который славился своей традиционной либеральностью, этот выбор был вполне естественным. С середины столетия там были развернуты работы по прокладыванию канализации и водопровода, и горожане весьма гордились этими достижениями298. Важный вклад в распространение идей «санитаризма» внес также Рудольф Вирхов, о котором уже было сказано ранее. Однако самой влиятельной фигурой в Германии стал врач, профессор Мюнхенского университета Макс фон Петтенкофер (18181901). Подобно британским гигиенистам Петтенкофер придерживался идеи о том, что условием распространения заразных болезней является загрязненная почва. Взгляды Петтенкофера получили поддержку у властей Мюнхена, а также во многих других немецких городах. Но еще большей популярностью он пользовался среди германской образованной общественности. Когда в Мюнхене по его инициативе начались работы по дренажу почвы, уровень заболеваемости кишечными инфекциями пошел на спад. Петтенкофер начал изучать вопрос о том, как распространяются инфекционные болезни, и в 1879 г. открыл в своем университете специальный Институт гигиены. Со своими сотрудниками он разрабатывал различные методики для оценки санитарного состояния почвы, воды, пищи и одежды. Кроме того, он включился в работу по организации водоснабжения и тем самым оказался в самом центре санитарных реформ в Германии. Его Институт в Мюнхене вскоре стал настоящим центром паломничества для нового поколения гигиенистов из различных стран, а сам Петтенкофер превратился в вождя «санитаризма» в континентальной Европе299.

Распространение санитарных идей в России было связано с деятельностью выходца из Швейцарии врача-офтальмолога Фридриха Эрисмана (1844-1915), который в 1869 г. приехал в Петербург. Занявшись врачебной практикой, он весьма скоро столкнулся с проблемой плохого зрения у школьников и увлекся исследованиями в области так называемой «школьной гигиены». В начале 1870-х гг. он прошел стажировку в Институте гигиены у Петтенкофера и вернулся в Россию убежденным гигиенистом и либералом. Его статьи о санитарных условиях жизни петербургских рабочих, опубликованные в центральной печати, сделали его имя популярным среди российской общественности, и вскоре Эрисман стал для России тем, кем был Петтенкофер для Германии. В 1879 г. он перебрался в Москву, где возглавил работу по исследованию санитарного состояния жизни рабочих, трудившихся на фабриках Московской губернии. Приезд Эрисмана в Россию пришелся на годы «Великих реформ» 1860-1870-х гг. В результате Земской реформы 1864 г. в стране была создана система органов местного самоуправления и на ее фундаменте - либеральная система национального здравоохранения, знаменитая Земская медицина. Впервые в России общественность - врачи, юристы, журналисты и другие профессионалы - стала важной движущей силой. Не рассчитывая на поддержку царского правительства, земские власти, опираясь лишь на собственные силы, стали проводить санитарные реформы. Первоначально они были весьма ограниченными и свелись к созданию института земских санитарных врачей, да и то не везде. При этом, как и Великобритании времен Чедвика, выяснилось, что у местных властей и медиков существуют различные взгляды на то, кто и каким способом должен заботиться о «народном здравии». Эта борьба интересов стала одной из причин, подтолкнувших российских врачей к самоорганизации. Уже в 1885 г. они сумели создать большую национальную медицинскую организацию - Общество русских врачей памяти Н.И. Пирогова и начали проводить ее регулярные съезды. Фактически, эти съезды и руководящее ими правление стали руководящим ядром молодого российского здравоохранения. Эрисман с самого начала занял ведущие позиции в Пироговском обществе и, фактически, возглавил всех русских гигиенистов. При этом он получил место профессора гигиены в Московском университете и по подобию Петтенкофера открыл там в 1887 г. собственный Институт гигиены. Проводимая им работа по изучению различных сторон гигиены городской жизни приковала к нему внимание радикальной российской общественности. Сам Эрисман все активнее высказывался с критикой в отношении существующего в стране социального порядка, препятствующего специалистам лучше заботиться о здоровье общества. В конечном итоге, такая риторика вызвала недовольство правительства, и в 1896 г. Эрисман вынужден был покинуть Россию. Однако его работа принесла плоды. В стране выросло целое поколение санитарных врачей, имеющих не только самые передовые гигиенические взгляды для своего времени, но и весьма либерально настроенных300.

В других Западных странах санитарные реформы развернулись почти в те же самые годы. Поначалу они сводились лишь к созданию санитарных служб, включающих в свои ряды лидеров местной общественности и далеко не всегда врачей. Обычно поводом для таких инициатив были холерные эпидемии. Примером этого может быть названа ситуация в Нью-Йорке, где для борьбы с холерой в 1866 г. был создан Городской санитарный совет301. Однако вскоре гигиенисты взяли на себя более широкий круг вопросов, занявшись борьбой с так называемыми «социальными болезнями», такими, как туберкулез и сифилис, а также алкоголизмом и проституцией. Эта деятельность совпала с распространением новых научных теорий, в частности ламар- кианского и дарвиновского учения об эволюции и наследственности. В Великобритании, США и Скандинавии это привело к расцвету «евгеники», которая стала еще одной стороной либеральной политики «са- нитаризма» в конце XIX в. Гигиенисты повсюду были противниками жестких авторитарных мер профилактики, таких, как карантины и принудительная вакцинация, хотя далеко не в каждой стране они смогли влиять на их применение302.

В заключении, важно обратить внимание на вопрос о том, как санитарные реформаторы встретили в 1880-е и 1890-е гг. появление новой науки - бактериологии, созданной усилиями французского химика Луи Пастера (1822-1895) и немецкого врача Роберта Коха (18431910). Эта проблема является весьма обширной и широко обсуждается в современной литературе. Для того чтобы избежать многословия, ответим на этот вопрос наиболее кратко. Суть дела состоит в том, что гигиенисты, такие, как Найтингел, Петтенкофер и Эрисман, встретили появление бактериологии враждебно. Для них и их союзников новая наука была еще одним проявлением старой теории контагионизма, которая делала все санитарные преобразования среды совершенно ненужными. Максимум, на что соглашались гигиенисты, - рассматривать микробов всего лишь как один из аспектов грязи, которая, по их мнению, была главной причиной заразных болезней. Признать исключительную ценность бактериологии - означало отказаться от самой идеи санитарных реформ в пользу узкого технического подхода. В свою очередь, Пастер и Кох утверждали, что ценность предлагаемого ими знания состоит в том, что оно позволяет с максимальной эффективностью выявлять источники заражения и подвергать их уничтожению. Последующий успех Коха в Германии был обеспечен, однако, не только его «научной правотой», но и тем, что он с выгодой для себя сумел наладить тесный контакт с центральным правительством. Стратегия Пастера состояла в том, что он апеллировал к медицинским службам в заморских колониях, а также к местным гигиенистам, которые занимали самые слабые позиции во французском медицинском сообществе. Усиление их позиций было вызвано тем, что они увидели в микробах Пастера своих своеобразных «союзников»303.