В марте 1769 г. началась война России с Турцией и русская армия вторглась в Молдавию.
Война шла для русских довольно успешно, и к концу года были заняты Хотин, Яссы, Бухарест, Галац. Эти успехи, казалось, обеспечивали быструю и решительную победу над турками.
В турецкой армии с самого начала кампании свирепствовали разнообразные инфекционные болезни (тифы, дизентерия, малярия). Но при тогдашних методах диагностики сыпной тиф нередко смешивался с чумой и наоборот. Вскоре после выступления турецкой армии из Константинополя среди солдат были обнаружены и случаи заболевания чумой (Геккер).
По Орреусу, чума в турецких войсках впервые появилась в Галаце, куда была занесена прибывшим из Константинополя турецким судном '.
В русской армии первые случаи чумы наблюдались после взятия Галаца в корпусе генерала Штоффельна. Источником заражения послужили либо военнопленные, либо военная добыча. В середине января 1770 г. войска были отведены в Яссы на зимние квартиры. Врачи расположенного там военного госпиталя отметили резкое увеличение больных «пятнистой лихорадкой» (Febris petechial is), у которых на 7-й или

8. й день появлялись «доброкачественные» паховые бубоны. Постепенно этой лихорадкой с бубонами были охвачены все больные госпиталя, причем болезнь приняла злокачественное течение и в короткое время заканчивалась летально. У раненых стали также появляться карбункулы, очень быстро приводившие их к печальному концу.

В начале эпидемии одни врачи называли эту болезнь «злокачественной лихорадкой» (Febris maligna), другие — чумой. Лишь в середине апреля 1770 г. болезнь была всеми врачами диагностирована как чума (pestis).
Другие авторы несколько иначе описывают качало эпидемии среди русских войск.
После поражения турок под Хотиным наши войска вторглись в Галац, где взяли в плен множество турок, среди которых были также и больные чумой. Русское командование не было осведомлено о наличии чумы в Галаце, и поэтому никаких предохранительных мер принято не было. Немного дней спустя среди русских войск было обнаружено несколько смертных случаев с явными признаками чумы. Вследствие этого тотчас приказано было отступить в Яссы, но так как по дороге исчезли всякие следы этой болезни, то даже врачи стали сомневаться, была ли это чума или какая-нибудь другая болезнь.
Войска по прибытии в Яссы были расквартированы по обывательским домам, а больные все без разбора помещены в госпиталь. Три недели прошло благополучно, но около середины Января 1770 г. внимание врачей в госпитале было обращено на участившиеся «петехиальные лихорадки» с паховыми бубонами.
По словам Д. С. Самойловича, командующий русской армией Ру- мянцев-Задунайский, чтобы избежать большего несчастья, приказал генералу Штоффельну отправиться со своим корпусом на зимние квартиры в Яссы, где организовать строжайший карантин и изолировать зачумленных в специально для этого построенном госпитале вне города. Он тотчас послал туда и весьма знающего врача Орреуса, который должен был оказать этим несчастным всю необходимую медицинскую помощь '.
Приведенное Самойловичем изложение хода событий не совсем точно, вероятно, потому, что автор не был их очевидцем, он в это время находился в Брайлове.
Очевидцы-врачи, работавшие в это время в Яссах (Орреус, Лер- хе), иначе описывали как распространение эпидемии, так и борьбу с ней. Штоффельн и слышать не хотел о чуме. Он приказал врачам подать ему письменный рапорт, что это не чума, а «горячая лихорадка с пятнами». Такой доклад был составлен, и лишь один из лекарей отказался его подписать. Вследствие противодействия Штоффельна никаких профилактических мер принято не было и эпидемия стала распространяться с ужасающей быстротой. От нее умерло в Яссах несколько тысяч солдат; из зачумленного госпиталя болезнь перекинулась в город, где люди умирали прямо на улицах.
Румянцев-Задунайский ввиду противоречивости поступивших к нему сведений о «повальной болезни», командировал в Валахию доктора Орреуса для выяснения характера болезни и для принятия соответствующих мер. В Хотине Орреус увидел первых больных с петехиями и бубонами, но так как болезнь протекала легко (умерло всего 2 больных), он не решился сразу признать чуму. Однако он рекомендовал принять необходимые профилактические меры.
С «настоящею» чумой Орреус встретился лишь в Батуманах: город был брошен, дома покинуты, на улицах — лишь одичавшие голодные со- баки.^Только за городом Орреус встретил одного русского офицера, который рассказал ему, что 2 месяца тому назад из Ясс в Батуманы была занесена чума. Из 2000—3000 населения города умерло 800 человек, остальные же бежали в горы, где большая часть их умерла. Огромная смертность наблюдалась и среди солдат русского гарнизона: из 320 солдат умерло 110, а 49 были еще больны — все с явлениями бубонной чумы.
Затем Орреус направился в Яссы, куда прибыл 10 мая 1770 г. Город, по описанию Орреуса, имел очень печальный вид и «следы гибельной язвы видны были повсюду». Магистр, следуя давнему обычаю, приказал для предохранения от чумы жечь на улицах навоз, от чего в городе стоял сильнейший смрад. Больных выносили, вернее выбрасывали,
li окрестные леса, где они лежали без всякой помощи, если только родственники не приносили им воды и пищи. Поэтому больных тщательно скрывали, умерших же тайно хоронили в садах, огородах или подвалах.
Врачей в городе не было: 2 греческих врача бежали из города при первых же признаках эпидемии, из русских же врачей умерли от чумы 2 лекаря и несколько подлекарей. Русские полковые лекари и подлекари, по словам Орреуса, не жалея сил и не щадя своей жизни, оказывали помощь больным воинам. Но врачи тщетно пытались добиться от генерала Штоффельна изоляции чумных больных и отделения русских войск от гражданского населения. Самоуверенный генерал упрямо стоял на своем, что это не чума, а-«гнилая горячка с пятнами».
Орреус в докладе Штоффельну предложил ряд мероприятий, сводившихся в основном к следующему: 1) устроить особый лазарет для чумных больных, 2) в этот лазарет выделить также и больных, подозрительных на чуму, 3) вывести войска из города и запретить им всякое общение с городскими жителями, 4) приказать магистрату навести порядок в городе, организовать ежедневный осмотр всех домов с немедленной изоляцией больных и погребением умерших; запретить курение навозом на улицах, соблюдать на них чистоту; запретить всякие многолюдные собрания, в том числе и публичные богослужения, ввести сани тарный надзор на рынках.
Штоффельн согласился на все, кроме вывода войск из города. Ор- реусу пришлось обратиться к главнокомандующему и лишь по его приказанию войска были выведены из Ясс и расположены в 2—3 верста х от города.
Положение наших войск было очень тяжелым: от пяти полков оста- пось лишь 2000 человек. Вскоре к корпусу Штоффельна присоединились находившиеся под командованием генералов Репнина и Замятина части, среди которых также имелись больные чумой солдаты. При посещении их заразился и сам Штоффельн, вскоре умерший.
Следует отметить, что Екатерина II в это время категорически опровергала носившиеся уже в Европе слухи о чуме в русской армии.
Лазарет для чумных больных был организован Орреусом в монастыре близ Ясс. С мая по август 1770 г. там перебывало 1800 больных. Лерхе застал там лишь 180 человек, все остальные умерли.
Чума произвела огромные опустошения в Яссах. Все больные были, переведены в окрестности Бухареста, где для них открыт чумной госпиталь, в который свозили больных из всех полков. Во главе госпиталя находился штаб-лекарь Красовский, в качестве же помощников работали два лекаря (один из них Д. Самойлович).
Благодаря мерам предосторожности, принятым по совету Орреуса. расположенная в Подолии главная русская армия совершенно не пострадала от чумы, так что в общем болезнь мало повредила русскому войску и мало отразилась на ходе военных действий.
Учитывая, однако, урон, который нанесла эпидемия военным частям, расположенным во внутренних гарнизонах страны, а также причиненный ею огромный экономический ущерб, можно думать, что чума замедлила ход наступательных операций русской армии и ускорила заключение мира с Турцией. Румянцев, главнокомандующий первой русской армией, вынужден был изменить план своих операций и, не переходя Прут, решился идти местами малообитаемыми, где не было еще опасности от чумы.
В сентябре 1770 г. чума появилась и в г. Хотине. Расположенная в Хотине группа войск 3 раза меняла место лагерной стоянки, пытаясь
убежать от чумы. В городе для чумных больных был организован лазарет и полевой госпиталь. Лазарет был расположен по верхнему течению Днестра, в 3 верстах от города. Лерхе в сентябре 1770 г. застал в этом лазарете 150 больных и 460 выздоравливающих. Больные находились под наблюдением одного лекаря и двух подлекарей.
В конце лета 1770 г. чума в Молдавии прекратилась и «на смену ей явились обыкновенные болезни: гнилая горячка, дизентерия, поносы, перемежающиеся лихорадки» (Геккер).
v В Валахию чума проникла позже, чем в Молдавию, и не причинила там таких ужасных опустошений. В Бухаресте и Фокшанах чума свирепствовала значительно меньше, чем в Яссах.
Д. С. Самойлович — очевидец этой эпидемии — следующим образом описывал противочумные мероприятия, применявшиеся в то время в Молдавии и Валахии. Каждое селение и каждый город подразделены на кварталы и в каждом квартале имеется особый «чумной капитан». В его обязанности входило оповещение всех жителей подведомственного ему квартала о первых же случаях чумы или чумоподобиого заболевания и оказание заболевшим медицинской помощи. Он должен вместо врачей, которых в этих странах очень мало, навещать больных и давать им различные лекарства. Здоровым же с профилактической целью «чумный капитан» раздает амулеты. Чумных больных по его приказанию немедленно со всеми их пожитками вывозят за пределы города или селения. Зараженные дома отмечают особым знаком. Умерших от чумы погребают особые лица. Выздоровевшие от чумы должны несколько раз искупаться и вымыть свои вещи в реке.
Эпидемии чумы проявлялись также в Брайлове, Измаиле и Бендерах. Из Молдавии чума проникла в Трансильванию и Польшу. В Тран- сильвании в течение года чума появлялась в 18 различных местах, причем всего заболело 1645 человек, из них умерло 1204.
Шено писал, что в Трансильвании одновременно с чумой свирепствовал сыпной тиф, «болезнь, которая чрезвычайно распространена во всей средней Европе». «К сожалению, — указывал Геккер, — этот умный наблюдатель так же мало, как и русские врачи, обратил внимания на сыпной тиф и его причины, и ему в голову не пришло установить его родство с чумой». Сам же Геккер, как и многие другие врачи того времени, считал возможным переход сыпного тифа в чуму при наличии соответствующей эпидемической конституции» ‘.
Относительно распространения чумы в Польше имеются лишь скудные и разрозненные сведения, но во всяком случае можно констатировать, что чума причинила там большие опустошения. В течение 1770 г. эпидемия охватила главным образом южные воеводства: Подолию, Волынь и большую часть Галиции — вплоть до Львова. Всего чумой было поражено 57 городов и 580 деревень. Из этих деревень начисто вымерло R м Г0Р°Д°В почти полностью вымерли Золкиев и Залещики. г- Мендзибоже умерло 6000 человек, Заславе—4000, Дубно (в Бо
лезни В ТаК называемо11 «динамической теории». Согласно этой теории некоторые бо- з „™ДпВЛИЯНИеМ мете°Р0Л0ГИ1,еских или климатических условий могут переходить мически 11одобный метаморфоз объяснялся также и с точки зрения учения об эпиде- сущегтп* К0НСТИТУЦИПХ’ утверждавших, что в распространении эпидемических болезнен Считал опРелеле1|ная периодичность («периоды повальности» по русским авторам), ее ппц11' ЧТ° од,1а и та же болезнь в разгар эпидемии проявляется иначе, чем в конце хо’даР ЧСМ имсет место постепенное снижение тяжести течения болезни зплоть до пере- 1831) НапРимеРgt; чУмы в легкую лихорадку, холеры — в простой понос (Дядьковский,
лыни) —8000, в г. Бар и окрестных деревнях — 12 000 человек. По Ге- зеру, в Польше от чумы погибло 310 000 человек.
Из Польши чума проникла в августе 1770 г. на Украину — в Киев, в сентябре— в Севск и оттуда в декабре — в Москву.
В Киеве первые случаи чумы были обнаружены на окраине города — на Подоле. В конце августа 1770 г. прибыл в Киев купец из Польши. Через несколько дней он сам и вся его семья умерли от чумы, заболели и умерли также многие из соседей. Врачи, осматривавшие больных и умерших на Подоле, единогласно заявили, что здесь речь идет о «гнилой горячке с пятнами». В связи с этим никаких профилактических мер принято не было и чума продолжала распостраняться беспрепятственно. Лишь в середине сентября киевский губернатор направил на Подол доктора Силу Митрофанова с несколькими лекарями и подлекарями и с отрядом солдат в 50 человек, чтобы «запереть город», т. е. изолировать Подол от остальной части Киева. Но было уже поздно. Чума охватила весь город. В городе возникла паника. Народ бросился бежать из Киева за Днепр, в окрестные деревни, распространяя таким образом заразу.
Чума на Подоле усиливалась с каждым днем. Наконец, отдано было распоряжение заколачивать зачумленные дома, а больных изолировать в карантинах. Тогда жители стали скрывать больных, а умерших — либо тайно хоронили во дворах и садах, либо подбрасывали на улицы перед чужими домами. Но все же стали выявлять все больше больных, которых помещали в чумной лазарет, где они почти все умирали, здоровых же переводили на остров, в карантин. Но из них многие оказывались в инкубационном периоде, и у них вскоре обнаруживались явные симптомы чумы.
По Лерхе, в Киеве с конца августа по 15 ноября умерло от чумы около 6000 человек (при населении в 20 000 человек). Мертенс называл меньшую цифру — 4000 человек. Обе эти цифры неточны, ибо большое количество больных укрывалось жителями, многие умирали за городом, много трупов было похоронено тайно.
Весь магистрат бежал из города. За ними последовали все более или менее состоятельные люди. Ввиду того ч^о город был «заперт», подвоз съестных припасов почти полностью прекратился. В связи с этим в народе началось брожение.
Во второй половине ноября количество больных в городе стало уменьшаться, и в декабре эпидемия в самом Киеве затихла, на Подоле же она закончилась лишь в феврале 1771 г. Однако в середине марта среди солдат в Печерском пригороде вновь стали появляться случаи чумы. Оказалось, что солдаты занимались разграблением выморочных домов. Поэтому все небольшие дома и избы были сожжены со всей находившейся в них утварью.
По окончании чумы киевские врачи подали губернатору докладную записку о мероприятиях, необходимых для предотвращения новой, весенней вспышки эпидемии. Мероприятия эти сводились к следующему: сделать более высокими могильные насыпи, особенно же во дворах и в садах; сжечь выморочные пустые дома, все же остальные — очистить и окурить; все печи в таких домах сломать, окна и двери держать до весны открытыми, чтобы эти дома выморозить и основательно проветрить', на улицах, площадях, во дворах, на рынках днем и ночью зажигать костры; от времени до времени заливать городские площади, рынки и улицы дегтем; всем жителям приказать окуриваться у костров.
Лерхе утверждает, что в широком распространении чумы в городе Киеве, его окрестностях виноват генерал-губернатор Воейков. В самый разгар чумы он приказал городскому лекарю Рендлеру выдавать уезжающим, даже если они были из зачумленных домов, пропускные свидетельства. По приказанию того же Воейкова, лицам, приезжающим из Польши или из действующей армии, выдавались пропускные свидетельства уже после 3—10-дневного (вместо шестинедельного) карантина[177].
В Петербурге узнали об эпидемии в Киеве лишь через месяц после ее появления. В октябре для борьбы с чумой туда был командирован майор Шипов. В Киев он приехал в сопровождении нескольких офицеров, привел в порядок карантинную сеть, оцепил караулами все зараженные селения и сжег зараженные дома. Вокруг города был организован строгий карантин, за пределы которого киевлян пропускали лишь при условии, чтобы никто из них ничего, кроме шубы и надетого на них'платья, не имел. У лиц, приезжавших из Польши, отбирали и сжигали почти все, особенно же новые сукна, полотно и разные материи. Кроме того, все путешественники должны были выдерживатф строгий карантин в Кузине-хуторе, Козельце, Борках и Серпухове. Категорически был запрещен провоз всяких вещей из Польши или из Турции и список провозимых каждым путником вещей представлялся на подпись самому Шипову.
Шипов нашел в Киеве много беспорядков и нарушений карантинных правил; например, киевляне беспрепятственно выбирались из города через Днепр. Шипов запретил такую переправу, велел запереть и запечатать все, принадлежащие киевлянам лодки, кроме рыбацких и монастырских. Солдаты были деморализованы, грабили зараженные дома и пересылали веши своим родным, распространяя заразу.
Кроме Киева, чумой был поражен еще ряд украинских городов, например в Нежине за 5 месяцев (с февраля 1770 г. по июнь 1771 г.) от нее погибло 8000—10 000 человек.
Возвращавшимися из Бендер войсками чума была занесена в Чернигов, Переяславль, Козелец и в окрестные селения.
Осенью 1771 г. болезнь появилась в Таганроге, на Кубани и на Дону. Государственный совет распорядился послать в Таганрогский порт указ «дабы по продолжающейся на Кубани опасной болезни, откуда она и на Дон перенесена, все вывозимое нашими из Тамана шелковое, шерстяное и другая рухлядь, заразе подверженная, не были впускаемы во флотилию и порты, но тотчас потопляемы в море».
В Таганроге в сентябре и октябре умерло от «опасной болезни» 1200 человек. Лишь 3 января 1772 г. Шипов сообщил о «совершенном той болезни прекращении» в Киеве, Нежине и Новороссийской губернии, а 19 апреля — «о безопасности ныне от язвы во всем тамошнем крае». Но 3 сентября того же года он снова уведомил о принятых им на границе мерах предосторожности в связи с появлением «опасной болезни» в Молдавии и в Польской Украине. Только год спустя, 5 сентября *773 г., из Таганрога в Государственный совет прислан рапорт «о совершенном там прекращении опасной болезни».

7. января 1774 г. в Государственном совете рассматривался присланный из Киева рапорт Шипова «о безопасности от продолжающейся в Запорожье и в Умане опасной болезни». Шипов предложил продлить сроки пребывания в карантине, прибавив к прежде установленным по дня для выезжающих из армии, по 6 дней —для посланных за покуп- ами и другими надобностями, по 8 дней — для отпущенных по домам, овет с этим предложением не согласился и «признал за нужное, чтобы одержание в карантине было ровное» — для всех двухнедельное. [178]

Лишь 17 августа 1775 г. окончательно были ликвидированы внутренние карантины, пограничные же были оставлены «в их силе, каковы и прежде до войны употребляемы были».
Таким образом, на основании официальных документов, можно прийти к выводу, что «опасная болезнь» длилась на Украине и на юге России (в Таганроге, Умани, Запорожье) до конца 1773 г., но точных данных о числе похищенных ею жертв не имеется (табл. 4).
Русские газеты того времени по попятным причинам ничего не сообщали о том, как обстояло дело у нас с «прилипчивой болезнью». В них, однако, сообщалось о «моровом поветрии» в Турции.
19 сентября 1770 г. Екатерина II особым указом предписала начальствовавшему в Москве графу П. С. Салтыкову ввиду появления в пограничных с нами польских местах «заразительной болезни... чтоб сие зло не вкралось в средину империи нашей, учредить заставу в Серпухове на сагфй переправе чрез реку и определить на оную лекаря, добы все едущие из Малой России, кто б то ни был, там остановлен и окуриван был» ‘.
Но это запоздалое уже распоряжение не спасло, да и не могло, очевидно, спасти Москву от чумы.
Д. Самойлсвич указал следующий путь чумы в Москву: из Ясс — в Хотин, город пограничный с Польшей, оттуда — в Польшу, из Польши— в Киев в августе 1770 г., из Киева в сентябре — в Севск, откуда болезнь проникла в Москву.
В настоящее время невозможно установить настоящие пути движения чумы в 1770 г., но несомненно, что болезнь проникла в Москву из юго-западной части страны, где приняла эпидемическое распространение и где в это время уже могли существовать природные очаги болезни 2
Неясно также, как и кем была завезена болезнь в город. Возможно, что источником первых заболеваний послужили больные, приехавшие в стадии инкубации; нс исключено далее, что болезнь была занесена с эктопаразитами и вещами приезжих.
Точно установить дату начала чумы в Москве не представляется возможным. Д. С. Самойлович полагал, что первые заболевания чумой в Москве имели место в декабре 1770 г. А. Ф. Ш афонский утверждал, что в ноябре 1770 г. чума «стала в некоторых домах показываться, но в столь малом виде, что не оставляла на себя примечания»3.
Лишь 17 декабря 1770 г. чума была определенно установлена в А4о- сковском генеральном сухопутном госпитале. Однако еще в ноябре в этом же госпитале умер на 3-й день заболевания «от гнилой горячки» прозектор. Служители госпиталя вместе со своими семьями квартировали в двух смежных комнатах флигеля вблизи главного здания. Через несколько дней после смерти прозектора из 27 человек, проживавших в этом флигеле, один за другим заболело и умерло 22 человека. Смерть наступала на 3—5-й день заболевания. Клинически у одних больных [179] 1

i—,-—I Государственная граница Российской империи
Районы, пораженные эпидемией чумы в первой половине 1770г. (Молдавия, Валахия. Польша)
fejlilH Районы, пораженные эпидемией чумы во второй половине/770г. ШИПП Районы, пораженные эпидемией чумы в /77/г.
О Отдельные очаги чумы в Европейской России в/77! -1773 г г.
              у (цифры означают месяц и год заболевания)
Предполагаемый путь движения чумы в Москву в 1770г. f Заставы, организованные для предупреждения распространения чумы в январе 17V г. вокруг Москвы и на дорогах в С.-Петербург © Кольцо застав и карантинов, созданное в30--верстной зоне воноиг Москвы в марте gt;771 г              3
Табл. 4. Эпидемия чумы 1770—1773 гг.
отмечалась «острая горячка с пятнами», у других — «бубоны и карбун кулы».
Главный доктор этого госпиталя Афанасий Шафонский первый диагностировал чуму1 В тот же день он сообщил об этом Московскому штадт-физику и члену московской медицинской конторы доктору Рин- деру Последний, два раза осмотрев больных и умерших, никакого решения не вынес. Тогда Шафонский особым рапортом уведомил Медицинскую коллегию в Петербурге.
В рапорте Шафонский, указав, что появившаяся в госпитале болезнь подозрительна на «моровую язву», потребовал собрать находящихся в Москве докторов для освидетельствования всех имеющихся в госпитале больных, а также «надзирателей, и работников, и прочих чинов, и их жен и детей».
На следующий день (22 декабря 1770 г.) были созваны на совет все находившиеся в Москве доктора. Совет состоялся в присутствии штадт-физика («штат физикус» — главный врач в столицах Москве и Петербурге) Риндера. Врачи единогласно подтвердили «что появившаяся в госпитале, что на Введенских горах, болезнь должна почитаться за моровую язву, для прекращения которой всю госпиталь от сообщения с городом надлежит отделить»2.
Подписались под этим «мнением» доктора: Иоган Эразмус, Георгий Скиадан, Иван Кульман, Карл Мертенс, Петр Аш, Петр Вениаминов, Семен Зыбелин, Касьян Ягельский. Риндер в тот же день переслал Ша- фонскому секретный указ, в котором подтвердил, что «оная болезнь должна почитаться за моровую язву». Указом предписывались те же меры, которые были приняты на совете докторов, т. е. пресечь всякое сообщение с городом и «в предосторожность от означенной болезни и в пользовании от оной больных, во всем поступать в силу объявленного общего помянутых докторов наставления».
Следовательно, в это время Риндер присоединился к мнению Ша- фонского о том, что появившаяся в госпитале болезнь есть чума. Об этом был уведомлен начальствовавший в Москве генерал-фельдмаршал Салтыков3. Соответствующее отношение направлено было также и в Сенатов Петербурге).

1. Шафонский Афанасий Филимонович (1740—1811) один из основоположников отечественной эпидемиологии. Уроженец Украины, он учился затем в университетах Галле, Лейдена и Страсбурга и получил дипломы доктора философии, правоведения и медицины. По возвращении в Россию был военным врачом, получил звание генерал- штаб-доктора и с 1769 г. был старшим доктором Московского генерального госпиталя (позднее названного Лефортовским). Обладая большими знаниями и незаурядным врачебным опытом, он первым распознал чуму при появлении ее в Москве и настойчиво предостерегал об опасности ее распространения. Был основным организатором борьбы с чумной эпидемией в Москве 1770—1772 гг. и по окончании ее составил обстоятельный труд «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве...» (см. выше). С 1781 г. оставил занятия медициной и, переселившись в родные места, занимал до своей смерти должности судебного деятеля в Чернигове, где и умер (одна из городских улиц была названа его именем). Биографические сведения о Шафонском и других деятелях по борьбе с московской эпидемией см.: Я. А. Ч истов и ч. История первых медицинских школ в России. СПБ, 1883. — Р е д.
2. Описание моровой язвы... М., 1775, стр. 41.
3. Салтыков Петр Семенович (1698—1772), граф, в прошлом талантливый главнокомандующий русской армией, разбившей наголову прусские войска в 1759 г. и занявшей затем Берлин. Пользовался всеобщим уважением как «победитель Фридриха» и, отличаясь добродушием и отсутствием склонности к борьбе придворных группировок, несмотря на свое происхождение из старинной русской знати, был назначен (1763) Екатериной II лишь на должность генерал-губернатора и главнокомандующего вон сками в Москву. Такое назначение уже дряхлевшего человека объясняется тем, что Москва не только была крупнейшим и старинным русским городом, но и являлась^ средоточием той части дворянства, которая критически относилась к царице, бывшей немецкой принцессе, к ее правительству и ближайшему окружению. — Ред.
   

том никто вам не репортовал».

Екатерина считала недостаточным «взятие осторожности для отрезания госпиталя и комуникации с оным со стороны города», но полагала, что против «нанесения сей опасной болезни из зараженных украинских мест к Москве не можно довольно взять противные осторожности». Для этого она предложила закрыть все многочисленные, ведущие к Москве пути, «оставя только открыто несколько въездов в город, на коих поставить заставы».              '
В заключение Екатерина приказывала Салтыкову: «От госпитального генерал-майора требовать ответ, для чего он так долго таил от правительства, что язва в его госпитале. Жителей же, есть ли сие приключение их привело в уныние, всячески старайтеся ободрить»'.

30. декабря в Государственном совете снова была зачитана «реляция» Салтыкова о принятых им мерах предосторожности «от появившейся в московском госпитале опасной болезни». Определено сообщить Салтыкову, «что распоряжения его приемлются за благо».
31. декабря издан манифест «о предосторожности от заразительной болезни, появившейся в Польских провинциях»2. В манифесте впервые со времени начала чумной эпидемии говорится о возможности заноса «моровой язвы» в Россию и в действующую армию и «всенародно» признавалась необходимость принятия противоэпидемических мер. Сенату было поручено выработать подробные правила к инструкции для командиров застав, кордонов и карантинных домов «как им вообще поступить в пропуске людей и вещей». Особо подчеркивалось, чтобы под предлогом точного выполнения манифеста «не могло где произойти злоупотребления, напрасных прицепок и утеснения проезжающим».

Сенатский указ был опубликован 9 января 1771 г.3
Во вступительной части его говорится, что «заразительная болезнь», проникшая из Турции в Польшу, «к великому сожалению, вкралась и в некоторые порубежные Российские места», и далее в обычном духе казенного оптимизма высказывается «тверое упование, ...что сия опас- 0сть, начиная везде пресекаться, вскоре совершенно утишена и истреблена будет». Однако «благоразумие требует», чтобы, предохранив Лиф- ляндские границы и остальные, пограничные с Польшей губернии, не оставлять в то же время мер предосторожности и «радения неусыпного»
! Русский архив, 1886, кн. 9, стр. 91—92. ; I псз. т. XIX, № 13 552.
‘Там же.
к тому, чтобы болезнь не была занесена «в недра самые России и ее столичных городов».
Основная часть указа сводилась к обычным в то время предупредительным мерам: к недопущению въезда в центральную Россию купцов из Киевской, Малороссийской, Новгородской и других пограничных губерний без выдержания карантина, срок которого определялся «по обстоятельствам каждого, т. е. в зависимости от того, кто и в какой близости находился от «сумнительных мест». За тайный проезд мимо застав и карантинных домов и за неявку к карантинному начальству виновный лишался всего своего товара и «вящщего еще по законам наказания не избегнет».
Был запрещен ввоз в Россию «чужестранных товаров» — полотен, льна, ниток, хлопчатой бумаги, шелка и шелковых изделий, мехов, пеньки, невыделанных кож, шерсти и всякого рода шерстяных товаров
Ввиду того что на польской границе имелись таможни и заставы, но не было ни карантинных домов, ни врачей, губернаторам всех пограничных с Польшей губерний указ предписал: в каждой такой пограничной губернии выделить по 2 таможни, организовать при них карантинные дома с необходимым штатом. Все остальные таможни велено было закрыть.
Особые меры предусматривались «для вящей предосторожности столиц». С этой целью были учреждены заставы в Серпухове, Коломне, Кашире, Боровске, Алексине, Калуге, Малом Ярославце, Можайске, Лихвине, Дорогобуже и на Гжатской пристани, т. е. Москва была со всех сторон окружена поясом застав, которые находились под ведением «московского главного начальника графа Салтыкова», Купцы, везущие товары в Москву, подвергались на этих заставах 6-недельному карантину. Для приезжающих без товаров карантинный срок устанавливался по усмотрению карантинных начальников, но во всяком случае не менее 3 недель, «хотя бы по свидетельству и явно было, что приезжающий едет из незаряженного места».
В заключение указ предписывал губернаторам отдать распоряжение всем начальникам застав, кордонов, карантинных домов и «всем, до кого сие принадлежать будет», чтобы никто под предлогом исполнения манифеста от 31 декабря 1770 г. ни под каким видом не отважился на «какое-либо злоупотребление или напрасные прицепки и утеснение приезжающим».
Как манифест от 31 декабря, так и сенатское к нему «разъяснение» значительно запоздали. Чума была уже в Москве, слух об этом быстро распространился среди московского населения. Правительству же все еще казалось преждевременным пугать население призраком страшной чумы.
Какими же путями чума была занесена в московский госпиталь?
Лерхе по этому поводу писал в своих не раз уже упоминавшихся
По мнению врачей XVIII и первой половины XIX века, все товары и вещи по степени их способности- воспринимать заразу могли быть подразделены на несколько категорий. Так, в карантинном уставе 1800 г. к первой категории отнесены: «хлопчатая бумага, лен, пенька, всякого рода шерсть, волос, пух, перья различного рода, шелк сырец, холстина, полотно, сукно, всякая обвертка, кожа сырая невыделанная в шерсти и перья... всякого рода меха, бархат»; ко второй категории — золото, серебро, медь, железо, янтарь, соль, сахар, сера и т. д. — всего 79 наименований различных металлов, минералов, жидкостей, пищевых продуктов, вина (I ПСЗ, т. XXVI, № 19 476, стр. 217). Считалось, что особую опасность в смысле распространения заразы представляют товары и веши первой категории, способные быстро воспринимать заразное вещество и требующие очень тщательной дезинфекции, меньше воспринимают заразу вещи, имеющие ровную и гладкую поверхность, и совсем не воспринимают заразу быстро испаряющиеся жидкости.
воспоминаниях, что чума впервые была обнаружена в госпитале у сержанта, командовавшего над госпитальными служителями.
Он перенес легкую форму бубонной чумы, заразившись от трех прибывших из Хотина солдат при таких обстоятельствах: комендант Хотина в конце сентября 1770 г. приехал в Москву в сопровождении 3 солдат своего полка. Из Хотина он выехал, имея при себе денщика и 4 солдат, ехал он через Польшу и Киев. По дороге денщик и один из солдат умерли. Прибыв в Москву, офицер отпустил сопровождавших его солдат, и они поселились у сержанта, бывшего ранее их однополчанином. Но приведя эти сведения, Лерхе добавил, что ошибочно было бы предполагать, будто бы одни солдаты или привезенные ими вещи виновны в заносе чумы в Москву. Вовремя не были приняты соответствующие предупредительные меры—в Москву приезжало много людей из армии, из Польши, из Киева, которые и могли занести заразу со своими пожитками.
Шафонский также не исключал возможности заноса чумы в московский госпиталь прибывшими с офицером из Хотина в Москву солдатами. Но Шафонский писал: «есть ли оные унтер-офицеры моровую язву в Москву и завезли, то они не первые». Еще в ноябре ходили слухи, что в Лефортовой слободе умер и скрытно погребен какой-то приехавший из армии офицер. Его лечил лекарь и прозектор Московского генерального госпиталя. Евсеевский, который 23 ноября «горячкою с черными пятнами и умер». Шафонский к этому добавил: «Каким случаем опасная болезнь в помянутую госпиталь зашла, по многому исследованию госпитального старшего доктора, узнать того было не можно» главным образом потому, что смотритель госпиталя и комиссары, в ведении которых находились госпитальные служители, упорно отрицали чуму и, «негодуя за то, что госпиталь была заперта, всячески старались бытие ея опро вергать, почему самую инстину тогда и изведать не можно было»
Все сказанное позволяет думать, что чума была занесена в Москву раньше, чем ее обнаружили в госпитале. Возможно, что она была в Москве уже в октябре или даже в сентябре 1770 г., но ее считали обычной «горячкою с пятнами».
Уже 4 января Салтыков поспешил донести в Петербург: «В г. Москве все благополучно обстоит: принятые меры осторожности от стороны госпиталя так учреждено, что с городом никакого сообщения нет, только в отдаленном, что на Введенских горах, где опасная болезнь оказалась, и там надеются утихает, хотя прямо о оной разведывать не можно, за препятствием сообщения, но главный госпитальный доктор своими репортами явно оную доказывает как обер-полицмейстеру, так и в медицинскую контору...».
Но в конце этого донесения написано: «В прошедшую оттепель больных было весьма много в городе горячками с пятнами, лихорадками, горлом и разными обыкновенными болезнями»[180].
Таким образом, конец донесения явно не согласован с его началом.
' февраля Салтыков прислал новую реляцию о прекращении эпидемии и просил разрешения освободить госпиталь от караула.
Екатерина II в ответ на это донесение написала: «С удовольствием уведомились мы из представления вашего от 7-го сего месяца, что вся опасность от заразительной болезни в Москве миновалась; и потому со- ¦эВоляем, чтоб вы приказали свесть караул от главного госпиталя; так
^ест° их новые. Для упреждения в Москве подобного
приключения вы можете делать такие распоряжения, какие за нужно признаете»
Однако 27 января московский штадт-физик Риндер подал Салтыкову свое «мнение об объявленной болезни в Московской госпитали»' Рgt; противоположность своему первоначальному взгляду Риндер в этом заявлении отрицал, что обнаруженная в госпитале болезнь есть чума. Он писал: «Последующее время доказало, что объявленная в госпитале между надзирателями болезнь не настоящая моровая язва». Болезнь эту он характеризовал в качестве злой, гнилой и прилипчивой лихора