Глава V ЭПИДЕМИИ НА РУСИ В XVII ВЕКЕ 


Начало семнадцатого столетия в России ознаменовалось рядом эпидемий «моровой язвы».
С 1601 по 1603 г. на Руси был великий «глад» и вслед за ним «мор»: «Бысть же в земле глад велик, такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а муже жен своих метаху же и мроша люди яко и в прогне- вание божие так помроша в поветрие моровое, бысть же глад 3 года»[63].
По свидетельству Рихтера, голод не свирепствовал по всей России. Многие области, как-то: Украина, Казань, Астрахань, Устюг, Вятка и пр., не пострадали. Однако люди, кое-как спасшиеся от голода, умирали от «моровой язвы».
В одной только Москве похоронено было 127000 покойников, не считая погибших в окрестностях города[64].
Для борьбы с голодом Борис Годунов приказал привезти хлеб с Поволожья, а для борьбы с мором распорядился отрядить особых людей для погребения умерших: «Царь же Борис повеле мертвых людей по- гребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбира- ти». «Убогими домами» или «скудельницами» назывались в то время братские могилы, где хоронили тела казненных, людей, умерших в «государевой опале», а также самоубийц и погибших от несчастного случая: «Который человек вина опьется или удавится... или сам себя oipa- вит, или какое дурно над собой учинит, и тех при церкви божией не хо- рснити, а над ними не отпевати, а велети класти их в убогех домех» (описание города Шуи, сделанное во время Иоанна Грозного). Эти «убогие или божьи дома» обычно закапывались по мере заполнения один раз в год. Поэтому-то летописи отмечают как некую особенность, имевшую место лишь во время морового поветрия, быстрое закапывание скудельниц: «...с седьмаго четверга октября... положйша в скудельницу 4800 и покопаше, и после того в месяц и 3 дни ноября до 9 числа поло- жиша в новую скудельницу 2700 и покопаша» [65]
Довольно подробное описание этого голода было сделано голландцем Исааком Масса. Приводим выдержки из этого описания.
«В то время... во всей Московской земле наступила такая дор.ого- нзна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному 0 0рику— Так что даже матери ели своих детей... ели также мякину, 0 шек, собак, а от такой пищи животы у них становились толстые, как К°коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними стран- У обмороки и они в беспамятстве падали на землю. И на всех доро- нь Лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы га же собаки и другие животные. В самой Москве было не лучше; при- та ИТь хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой, и \ тли наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле и сваливали их туда, как мусор... и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными... и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти.
...На дорогах было множество разбойников и убийц, а где их не было там голодные волки разрывали на части людей: также повсюду тяжелые болезни и моровое поветрие... и такая дороговизна хлеба продолжалась 4 года почти до 1605 года»
Буссов писал об этом голоде: «В Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимою ели сено: у мертвых находили во рту вместе с навозом, человеческий кал. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети — своих родителей, хозяева гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье; путешественники страшились останавливаться в гостиницах» [66].
Маржерет свидетельствовал: «Голод свирепствовал с такою силою, что, кроме умерших в других городах, в одной Москве погибло от него 120 000 человек. Их похоронили за городом на 3 кладбищах»[67].
Голод увеличивался притоком в Москву большого количества людей из окрестных городов и сел: «Мнози же тогда от ближних градов приидуще к царствующему граду, пропитатеся хотяше от милостыни царевы; слава бо велице приходящи о милостыни. И теи убо приходящим такоже погибаху скудости ради пиши»[68].
В 1602 г. разразился мор в Смоленске, куда он, по всей вероятности, был занесен из Литвы или из Польши: «В то же время бысть в Смоленске моровое поветрие, заставыж быша от Смоленска по всему Смоленскому рубежу. Царь же Борис наипаче повеле крепити заставы и приба- виша до Брянска, чтоб никто из Литвы и в Литву не ходил»5.
Более подробной характеристики этого мора в летописи нет. Мы полагаем, что это был тиф и, вероятнее всего, сыпной, так как разразился н в военном лагере, во время подготовки Дмитрия Самозванца к похо- ДУ на Москву.
Гезер указывал, что в 1601 — 1603 гг. в Северной Европе господствовали «чумоподобные заболевания», а в Италии — «тифозные пневмонии». «Мор» в Смоленске в 1602 г. Гезер, ссылаясь на Рихтера, называет чумой.
Борис Годунов, по сообщению Маржерета, послал в Смоленск 20 000 рублей для помощи «бедным, нуждающимися и недужным».
В 1605 г. во время осады войсками Бориса Годунова г. Кром среди солдат, осаждавших город, вспыхнула эпидемия кровавого поноса: «Грех ради прииде под Кромы на ратных людей скорбь велия... нашедшею болезнью поносом на воинство Российское»’.
Много солдат умерло, и «вся армия вообще ослабела по причине великого числа больных и умерших» (Рихтер). Для борьбы с этой эпидемией по совету врачей царь Борис послал под Кромы из Москвы лекарства: можжевеловое вино, уксус, лимоны (?).
В 1606 г. был «мор» в Новгороде и в 1608— 1609 гг. — в окрестностях Москвы. В Троицко-Сергиевском монастыре в один день было похоронено 860 человек, умерших от «моровой язвы»; в ближайших селах за 7’/г месяцев — 3000 человек. В летописи об этом море говорится кратко: «В Новегороде бысть мор великий»3.
Эккерман считал этот мор чумой, господствовавшей в то время в Швейцарии и Германии. Гезер говорил о сильной чуме, опустошавшей в 1603—1613 гг. Германию, Швейцарию, Францию и Англию. В Лондоне в 1603 г. умерло от чумы 20 000 человек. В Париже в 1606— 1608 гг. также сильно свирепствовала чума, унесшая в течение немногих недель 2000 человек.
Возможно, конечно, что новгородский мор 1606 г. был чумой. Что же касается подмосковного «мора» 1608 г., то, принимая во внимание историческую обстановку того времени (начало «смутного времени», польскую интервенцию, осаду войсками Сапеги Троицко-Сергиевского монастыря и т. д.), скорее нужно думать, — что это был сыпной, а может быть, и брюшной тиф. Последнее до некоторой степени подтверждается сравнительно небольшой смертностью и местным характером эпидемии.
Следует отметить, что в Троицко-Сергиевском монастыре принимались кое-какие меры для борьбы с эпидемией, вернее, по оказанию помощи больным: «Каждый день великое число больных принимаемо было безденежно, довольствуемое пищею, а слабейшие даже вино получали» (Рихтер).
С 1606 г. и вплоть до 1631 г- сведений об эпидемических заболеваниях на Руси нет, за исключением «отписок» об отдельных незначительных вспышках эпидемических заболеваний. В 1631 г. «бысть мор в Пе- черах, умерло 1700 людей всяких, от Ильина дни до Рождество Христово» \
В 1630 г. «лазутчики у Нового Городища доносили, что близко до Миргорода вымерло 2 слободы». О каких болезнях в этих случаях шла речь, трудно сказать.
В 1636 г. по случаю «морового поветрия» в Крыму крымские гонцы были не допущены к Москве и подвергнуты карантину в Ливнах и Осколе. Возможно, что речь шла о чуме, свирепствовавшей с 1629 по 1631 г. [69] * 3 4 в верхней и средней Италии, главным образом в Турине, Милане, Вероне Падуе, Венеции, Болонье, Флоренции, а с 1636—1637 гг. в Голландии и на о. Малага.
В 1643 г. отмечена эпидемия «пострела» (сибирской язвы), по каковому случаю были устроены «заставы и засеки». «Всяких чинов людям, поместных и вотчинных сел и деревень крестьянам, с 5 дворов по

КЙххЯ Территория, пораженная чумой В 1554 г.
У///Л Территория, пораженная чумой 8/655-1б57гг —— Границы Московского государства в XVIIстолетии
Табл. 1. Эпидемия чумы 1654—1657 гг.
человеку с рогатины, топоры и заступ... от Вязьмы большие дороги и приселочные и малые стежки и засеки лесом и всякими крепостьми укрепить... и на заставах и на засеках и на сторожах, в день и в ночь огни класть безпрерывно и беречь накрепко, чтобы из Вязьмы и Вяземского Уезда в Калугу и в Калужский уезд, и в иные не в которые города никто не проехал и не пришел» '. [70]
В 1653 г. в пограничном городе Чернухе «люди все вымерли моровым поветрием». В том же году в г. Вологде с посадами умерло «мужеского полу больших 212, да жен умерло 166, да детей 154 чел., и всего умерло 532 человека». Несколько отступая от хронологической последовательности в изложении, нужно указать, что в XVII веке наблюдались также массовые заболевания цингой. Так, в 1640 г. в Яблонов больным -от мыту» и на Усерд стрельцам, которые «оцынжали», были посланы вино, уксус и перец. В 1647 г. уксус и перец были посланы в Ольшанский город по случаю болезни «от полевых ветров». В 1644 г. «ратные люди из Севска» послали челобитную, в которой жаловались, что они «оцынжали», а многие больны, а сбитню и уксусу нет» 1
Однако все описанные «моры» были лишь прелюдией к грозной эпидемии чумы, разразившейся в России в 1654—1657 гг. (табл. 1).
Где началась эта эпидемия и как она распространилась на Москву, не установлено и поныне. Если предполагать, что на территории Европейской России издавна существовали природные очаги чумы, то нег необходимости искать далеких связей с эпидемиями за рубежом или на юге России. Однако В. Н. Федоров, И. И. Рогозин и Б. К- Фенюк указывают, что зона очагов «дикой» чумы не распространяется далее 50" северной широты, что обусловлено климато-географическими моментами, определяющими условия жизни грызунов и их блох[71] [72].
Следовательно, если эпидемии чумы возникали севернее этой зоны, то их нужно связывать с заносом откуда-то извне. Поэтому чаще других страдали у нас от эпидемий пограничные города Смоленск, Новгород, Псков. Особенность эту подметил уже в начале XVII века Петрей, неоднократно посещавший Русь. Он писал: «Московитяне, находящиеся за Рязанью и в Татарии, вовсе не знают моровой язвы, страдают же от нее лишь близкие к западной границе, а именно: Новгород, Псков, Смоленск и т. д.»[73].
Хотя на этот раз города у западной границы были вначале пощажены чумой, но эпидемия одновременно с Москвой бушевала в Астрахани и не исключена возможность заноса ее в Москву с Востока.
Эпидемия разразилась в августе 1654 г. Но слухи о ней, очевидно, дошли до московского правительства раньше, ибо уже в июле по распоряжению патриарха Никона царица с семейством выехала из Моск- еы, выехал и сам патриарх. Царь же по случаю войны с Польшей находился в это время в Смоленске.
Любопытно, что жившие в это время в Москве иностранцы (Олеа- рий, Павел Алеппский, Герберштейн) свидетельствовали, будто «московиты» особенно растерялись перед лицом этой эпидемии потому, что «не знали моровой язвы издавна»[74] [75] [76].
Адам Олеарий писал: «Что касается Московской области и пограничных с нею, здесь вообще воздух свежий и здоровый, здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях или моровых поветриях... Следует поэтому весьма удивляться, что в нынешнем 1654 году во время Смоленской войны в Москве появилось поветрие и сильная чума» ”
То же самое пишет Герберштейн: «Воздух в России, особенно в центральных областях, хорош и здоров, так что там мало слышно о заразительных болезнях, оттого когда в 1654 г. в Смоленске появилась моровая язва, все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного».
В одном неизданном списке Космографии конца XVII века «О великом и славном Российском Московском государстве» говорится. «В Московском государстве воздух здрав... К донской стране и на восток морового поветрия не бывает, болезнь огненная и та в кратких днех минетца» '.
Но иностранцы, очевидно, не знали, что чума в то время на Руси была не в редкость. Изумление же москвичей при появлении чумы, по всей вероятности, объясняется тем, что она, свирепствуя преимущественно на северных и западных окраинах Московского государства (в Смоленске, Новгороде, Пскове и т. п.), сравнительно редко добиралась до Москвы. По крайней мере, в XVII веке до описываемого 1654 г. чумных эпидемий в Москве не было.
Появившись в Москве в августе 1654 г., эпидемия быстро нарастала. Уже в сентябре князь Пронский, исполнявший в Москве должность царского наместника, доносил царю, что моровое поветрие в Москве усиливается и что «православных христиан остается немного». Спустя короткое время в самой Москве и в ее пригородах осталось только очень небольшое количество людей. Погибли или разбежались почти все стрелецкие полки. По улицам Москвы валялось множество трупов, пожираемых собаками.
Пронский в своей «челобитной» к царю Алексею Михайловичу дает подробное описание чумы в Москве в 1654 г.: «...В нынешнем, в 1654 году после Симеонова дня моровое поветрие умножилось, день от дня больше прибывает; уже в Москве и слободах православных христиан малая часть остаетца, а стрельцов от шести приказов ни един приказ не остался, из тех достальных многие лежат больные, а иные разбежались, и на караулах, от них быть некому... и погребают без священников и мертвых телеса в граде и за градом лежат; псы влачими; а в убогие до- мы возят мертвых и ям накопать некому; ярыжные земские извощики, которые в убегех домех ямы копали и мертвых возили, и от того сами померли, а достальные, великий государь, всяких чипов люди... ужас- нулися и за тем к мертвым приступить опасаются; а приказы, великий государь все заперты, дьяки подъячие все померли, и домишки наши пустые учинились. Люди же померли мало не все, а мы, холопы твои тоже ожидаем себе смертоносного посещения с часу на час, и без твоего, великий государь, указа по переменкам с Москвы в подмосковные деревнюшки, ради тяжелого духа, чтобы всем не помереть, съезжать не смеем, и о том, государь, вели нам свой указ учинить»[77] [78].
  1. сентября 1654 г. Пронскому от имени царицы Марии Ильинишны и царевича Алексея послан ответ: «Бояром нашим, князю Михайлу Петровичу Пронскому с товарыщи. Писали вы к нам, что на Москве моровое поветрие множится гораздо и православных христиан остается малая часть, а вы себе то ж ожидаете смертного посечения...».

Положение царской власти в Москве во время эпидемии было весьма шатким. Стрельцы разбежались или вымерли, некому было ни охра
нять ворота, ни даже сторожить арестантов в тюрьмах. Вся жизнь столицы замерла.
В том же письме царицы и царевича к князю Пронскому, между прочим,^ говорится: «Да вам же извещал Московских тюрем дворянин Василей Сомороков, что тюремные целовальники и сторожи померли и вы о даче тюрмам сторожей и целовальников черных сотен и слобод соцким и старостам говорили, и соцкие де и старосты вам сказали, что им в сторожи и целовальники ныне дать некого. — И как к вам вся наша грамота придет, и вы б соцким и старостам говорили, чтобы они к тюрмам целовальников и сторожей дали... а вы б от морового поветрия жили в Верху (во дварце) с великим береженьем, а в наших и во всяких делех всем людем отказали, и наших и никаких дел не делали, и к нам ни о каких наших делах не писали, а которые впредь будут великие дела, и вы бы о тех делах писали Великому государю под Смоленск»[79].
Неизвестно, получил ли Пронский это письмо, датированное 7 сентября, так как он умер вначале, а его заместитель Хилков—12 сентября. На их место, как это явствует из дворцового дневника, был назначен Иван Васильевич Морозов: «Того же месяца генваря... из Вязьмы послал государь к Москве, и велел ведать Москву, боярина Ивана Васильевича Морозова для того, что на Москве боярина князь Михаила Пронского не стало; а товарищи с боярином Иваном Васильевичем указал государь быть тем же, что были с боярином, с князь Михаилом Петровичем Пронским»[80].
Положение в Москве становилось все тяжелее и тревожнее. Это грубоватыми, но четкими штрихами обрисовано в письме царицы к околь- ничьему Хилкову: «Писал ты к нам, что... бояре наши князь Михайло Петрович Пронской, да князь Иван Васильевич Хилков умерли, а окол- ничей наш князь Федор Андреевич Хилков лежит болен, а ты себе ожидаешь смерти ж, а моровое поветрие на Москве на люди... учало быть больши прежнего, а Суздальской архиепископ Софроний умер, и в мо- настырех и на монастырских подворьях, в Кремле, в Китае, и в Белом городе, и за городом архимандриты и игумены, и старцы, и старицы... попы и дьяконы и всякие церковные причетники померли многие... и служилые люди, дворяне и дети боярские городовые многие померли, а иные с Москвы съехали; а которые у наших дел были на Москве гости... и иные гостиные и суконные сотен торговые люди многие померли, и в таможне и на деиежнем дворе и у иных наших дел голов и целовальников нет, а выбрать некого, а в черных сотнях и в слободах жилецкие всякие люди померли ж многие, а осталась самая малая часть; а стрельцов шти приказов и с один приказ не остался, многие померли ж, и иные разбежались, а которы'е и осталось и те многие болны, а здоровых мест в городе и за городом слобод жилецких и стрелецких ничего нет, и ряды все заперти».
В городе начались грабежи: «А воровство де на Москве объявилось: в Белом городе разграбили Филонов двор Оничкова, да Алексеев двор Луговского, да за городом разграбили Осипов двор Костяева и иные выморочные пустые многие дворы грабят, а сыскивать про то воровство и воров унять некому. Да, по вашему государеву указу, для малолюдства велели запереть ворота... а у тех ворот на караулы стрельцов поставить некого и стоят без перемены толко человека по 3 и по 4, и те болны»[81].
Павел Алеппский в своих, уже нами цитированных, заметках сообщает, будто по «точным» вычислениям «царского наместника и визи-
окон'чания равнялось 480 000. Москва, «прежде битком набитая народом сделалась безлюдной... Собаки и свиньи пожирали мертвых и бесились и потому никто не осмеливался ходить в одиночку, ибо, если бывало одолеют одинокого прохожего, то загрызают его до смерти».
Все приказы в Москве были закрыты: дьяки и подъячие умерли или пазбежались. Большая часть ворот была закрыта за отсутствием сторожей и стрельцов. По словам патриарха Макария, «царь послал сначала 600 стрельцов с их агой (для охраны ворот), и все они умерли; вторично послал других и эти также умерли, в 3-й раз послал и с этими случилось то же, ибо всякий, кто входил в столицу, тотчас падал мертвым». Запах гниющих трупов заполнял весь город. Население, объятое паническим страхом, бежало из Москвы. В Москве остались лишь те из ее жителей, которые бежать не смогли, — «челядь боярская», или же те кому некуда и не с чем было бежать, — «черных сотен и слобод люди». Совершенно прекратилась торговля: «торговые люди в лавках, ни в которых рядах, и хлебники, и калашники и в харчевнях не сидят, а ‘ряды все заперты».
С первых же дней появления большого количества заболеваний правительство стало принимать меры по изоляции местностей, пораженных эпидемией.
На всех дорогах, ведущих в Москву, были выставлены заставы. Особенно строго следили на заставах, поставленных на Можайской дороге, ведущей из Москвы в Смоленск, осаждаемый в это время русскими войсками под предводительством царя. Не допустить заразу в русскую действующую армию было первой заботой правительства, очевидно уже хорошо понимавшего последствия повальных болезней в войсках.
Однако первое время жителям Москвы и соседних слобод было разрешено покинуть город и выехать в подмосковные деревни или другие города. Эта снисходительная и эпидемиологически себя не оправдавшая мера повела к распространению заразы далеко за пределы Москвы. Когда же власти спохватились и запретили выезд из города, пожар эпидемии пылал уже во многих городах страны: 1 августа случаи чумы появились в Туле, 4 августа — в Торжке, 10 августа — в Калуге, 15 августа — в Звенигороде, 26 августа — Ржеве и Суздале, 1 сентября— в Белеве и Мценске, 5 сентября — в Дедилове и Малоярославце, 6 сентября — в Кашине '.
Эпидемия быстро распространилась по стране. Она проникла в Киев, ею были охвачены местности, соответствующие губерниям Тверской, Нижегородской, Рязанской, Владимирской, Тульской, Тамбовской, Орловской, Черниговской, Ярославской и Новгородской.
О течении и распространении эпидемии в провинции можно судить по рассказу патриарха Макария, застрявшего из-за морового поветрия 0 г. Коломне: «Сильная моровая язва, перейдя из г. Москвы, распространилась вокруг нее на дальнее расстояние, причем многие области езлюдели. Она появилась в здешнем городе Коломне и в окрестных еревнях. То было нечто ужасающее, ибо являлось не просто моровою звою, но внезапною смертью. Стоит, бывало, человек и вдруг момен- льно падает мертвым; или едет верхом или в повозке и валится пав- ичь бездыханным, тотчас вздувается как пузырь, чернеет и принимает
Дополнения к актам историческим. Т. III, СПБ, 1848, стр. 517.
неприятный вид. Лошади бродили по полям без хозяев, и люди мертвые лежали в повозках и некому было их хоронить».
Воевода послал из Коломны царю 16 гонцов, одного за другим, и ни один из них не доехал до места назначения: все умерли от чумы на дороге. «Собаки и свиньи бродили по домам, как некому было их выгнать и запереть двери». Город совершенно обезлюдел.
Вымерли многие деревни. «Мор, — писал Павел Алеппский, — как в столице, так и здесь (в Коломне) и во всех окружных областях на расстоянии 700 верст не прекращался, начиная с августа месяца почти до праздника Рождества, пока не опустошил города, истребив людей. Воевода составил точный перечень умерших в этом городе, их было около 10 000 душ. Потом бедствие стало еще тяжелее и сильнее и смертность чрезвычайно увеличилась. Некому было хоронить. В одну яму клали по несколько человек друг на друга, а привозили их мальчики, сидя верхом на лошади... и сваливали их в могилу в одежде... По недостатку гробов... цена на них, бывшая прежде меньше динара (рубля), стала 7 динаров, да и за эту цену, наконец, нельзя было найти, так что стали делать для богатых гробы из досок (здесь же обыкновенно хоронят в гробых, выдолбленных из одного куска дерева), а бедных зарывали просто в платье».
Наиболее деятельными переносчиками болезни в начале эпидемии были стрельцы. Так, в г. Михайлове «учинилось моровое поветрие от михайловских стрельцов», которые, как мы видели выше, первыми бежали из Москвы. В Печерниках «моровое поветрие учало быть от печер- никовских стрельцов, которые прибежали с Москвы». В г. Кострому болезнь была занесена ремесленниками и торговыми людьми-костромича- ми, жившими в Москве и бежавшими оттуда в свой родной город: «Как учали в домы свои приежать... и многих москвич и костромич родимцем своих в домы свои к себе пущали, и от того на Костроме учинилось моровое поветрие большое». В Старицкий уезд занес чуму «старицкого Успенского монастыря архимандрит Леонид со старцем с Оверкием Ко- невским, как ехали с Москвы в монастырь».
В г. Городец чума была занесена приехавшим из Москвы торговцем москательными товарами. В Рыльском уезде начало «мора» связывается с приездом из Москвы «посадского человека Гришки Лазарева». Он приехал из Москвы 24 сентября 1654 г. Односельчане заметили, что он хворает «и тот Гришка из тех сел выбит и на лесу умер, и было то моровое поветрие по 26 число». Несмотря на эту своеобразную «изоляцию» заболевшего, чума в Рыльском уезде быстро распространилась.
На народном бедствии нажились уцелевшие от чумы священники: «Оставшиеся в живых священники приобрели огромные богатства, ибо, не успевая погребать по одиночке, они отпевали за раз многих, и брали за них, сколько хотели. Обедня священника доходила до 3 динаров (рублей) и больше, да и за эту цену не всегда можно было иметь... Под конец уже не успевали хоронить покойников, стали копать ямы, куда и бросали их» *.
В сентябре всякое сообщение с Москвой и городами, где появилось моровое поветрие, было полностью прекращено. В ноябре эпидемия в Москве пошла на уб,ыль, а в декабре 1654 г. прекратилась совсем.
Когда эпидемия в Москве стала утихать, туда был направлен «новой четверти дьяк Кузьма Мошнин» с поручением «досмотрить и рас- [82]
просить... сколько живых и что померло». 6 декабря 1655 г. Мошнин прибыл в Москву и к 17 декабря уже составил «роспись живым и умершим». Такая быстрота работы заставляет несколько усомниться в точности собранных сведений, но тем не менее они дают некоторое представление об опустошении, произведенном в Москве чумой.
Из этой «росписи» видно, что почти четвертая часть всех охваченных досмотром дворов бояр, окольничьих, думных дворян и дьяков вымерла начисто. Например: «Двор Михаила Кузовлева двор пуст, жена и дети и люди померли; крестового дьяка Фомы Борисова двор пуст, осталась дочь; Федора Абросимова сына Ладыженского двор пуст, жена в деревне».
На дворе князя Трубецкого «осталось в живых 8 человек, а умре 270 человек», следовательно, погибло около 97% 1
Высокая смертность в Москве может быть объяснена скученностью населения, особенно на боярских дворах, где нередко проживало по нескольку сот человек. Так, во дворе князя Черкасского проживало 533 человека, у Романова — 487 человек, у Морозова — 362 человека2.
Огромной заболеваемости и смертности способствовали также нужда, плохие жилищные и бытовые условия жизни «черных» людей и челяди: ...нельзя удивляться тому, что мор свирепствовал особенно сильно между плохо прокормленными и плохо одетыми челядинцами» (Брикнер).
Какое количество жертв унесла эта эпидемия в Москве, точно установить не удается. Павел Алеппский указывал цифру в 480 000 человек, но это очевидное преувеличение. Принимая во внимание, что в Москве во второй половине XVIII века, по сообщениям иностранцев-путешест- венников (Рентенфелье, Мейерберг и др.), число жителей равнялось 500 000 — 600 000 и что заболеваемость в среднем достигала 80% при таком же проценте смертности, можно думать, что в Москве погибло около 300 000 — 350 000 человек. Однако нужно учесть, что многие убежали из города, поэтому число умерших в самой Москве было значительно меньше.
Брикнер писал: «Можно думать, что более половины населения столицы сделалось в продолжение 4 и 5 месяцев добычей морового поветрия» 3
Эпидемия свирепствовала не только в Москве, но и во всей стране, главным образом в центральной части ее. Однако приводимые в официальных документах цифры настолько малы, что не могут даже считаться приблизительными. По «Актам историческим» на Руси погибло всего 23 250 человек, а между тем, в одной лишь Коломне умерло более 1C000. С. М. Соловьев4, указал следующие цифры смертности от этой эпидемии в различных русских городах: в Костроме умерло 3247 человек, в Нижнем Новгороде— 1836 человек, в Троицком монастыре и подмой а стырных слободах— 1278, в Торжке умерло 224 и осталось всяких людей 686, в Звенигороде умерло 164 и осталось с женами и детьми всего 197, в Кашине умерло 109 и осталось 300, в уезде умерло 1539 и
г йополмения к актам историческим. Т. III, СПБ, 1848, стр. 509—510. cvivr ^аРжеРет сообщал, что московские дворяне измеряли свое богатство числом VKa^'k3 Не ¦ап“ег' П0ЭТ0МУ каждый из них держал множество «холопен». котошихин
вал *Да бояре же и думные, н ближние лютн в домех своих держат лютей скп СЛ0Г° П0ЛУ И женского человек по 100, и по 200 и по 300, и по 5000, и по 1000, I, лкко кому мочно, смотря по своей чести и по животам» (Котошихин. О России в арствование Алексея Михайловича. СПБ. 1840, стр. 126).
А- Г Брикнер. Исторический вестник, 18B4, апрель.
С. Соловьев. История России с древнейших времен. СПБ, 1896, кн. II,
осталось 908, в Твери умерло 336 и осталось 388, в Туле умерло 1808 и осталось 760 мужского пола, в Переяславле Рязанском умерло 2583 и осталось 434, в Угличе умерло 319 и осталось 376, в Суздале умерло 1177 и осталось 1390, в Переяславле Залесском умерло 3627 и осталось 939 и т. д. Насколько точны и верны эти цифры, сказать трудно. Но если судить даже по ним, то лишь в 11 небольших городах умерло от чумы около 13 000 жителей. Сколько же их умерло на всей Руси! Судя по этим цифрам, смертность от чумы колебалась от 30 до 85%. Следующие цифры [83] позволяют, конечно, сугубо приблизительно вычислить процент смертности от чумы в отдельных русских городах и уездах:

Название города и уезда

Умерло

Осталось в живых

%
смертности

Торжок

224

686

32

Его уезд

217

2881

7,2

Звенигород

164

197

Около 45

Его уезд

707

6к9

» 50

Кашин

109

300

26

Его уезд

1159

9J8

63

Данные, относящиеся к уездам, очень скудны и, наверное, далеко не полны, а поэтому на основании их трудно сделать какие-либо выводы.
Судя по приведенным цифрам, в Торжке смертность была значительно выше, чем в уезде, в Звенигороде смертность в городе и уезде была почти одинакова, в Кашине же имелось обратное соотношение. Трудно предположить, чтобы заболеваемость и смертность в уездах были ниже, чем в городах, так как условия жизни населения в уездах были едва ли лучше.
ральной части Московского государства погибло от морового поветрия во второй половине 1654 г.
С огромной силой чума свирепствовала в Казани, где в короткое время от нее погибло 48 000 человек. С 10 октября 1654 г. «моровое поветрие... учало тишеть и болные люди от язв начали обмотаться, так что с 8 октября в рядах с хлебы и с калачи, и в иных рядах начали сидеть немногие люди»[84]

О              смертности в других городах до нас дошли следующие цифры:
В начале января, после взятии Смоленска, возвратился «к Москве» царь Алексей Михайлович. Однако в Москву он сразу не въехал, а «стал на Воробьевых горах и стоял тут доколе Москву очистиша и люди собрашеся». Незадолго до него возвратился в Москву и патриарх Никон.
В январе 1655 г. эпидемия постепенно утихла и в остальных городах России, но тем не менее кое-где остались еще скрытые очаги, давшие в 1656 г. новую вспышку.
Всего первой волной чумной эпидемии было поражено более 35 городов и охвачена территория почти в 30 000 км[85] [86].
Летом 1656 г. моровое поветрие появилось в низовьях Волги. При получении известия о появлении болезни был отдан приказ окружить «выморочные» места заставами и прекратить с ними всякое сообщение ".
Однако, несмотря на принятые меры, а весьма возможно, независимо от эпидемических очагов на Волге, эпидемия распространила; на Казань, а затем и Смоленск.
Летом 1657 г. эпидемия снова возобновилась в низовьях Волги, В Москву болезнь не проникла, но в Смоленске, вероятно, была, так как сохранился указ, предписывавший гонцам из Смоленска, в Москву не доезжая, останавливаться в Дорогомиловской слободе2.
О              клиническом течении болезни во время эпидемии 1654—1655 гг. данные весьма отрывочны. Эккерман указал, что в Москве имела место бубонная форма чумы; Рихтер отметил, что чума вначале имела характер легочный, а затем бубонный. По официальным донесениям[87], было две формы болезни: «С язвами» и «без язв». Первая форма, по-видимому, быстрее приводила к смерти, чем вторая. Так, из донесения Троиц- ко-Сергиевского монастыря видно, что как в самом монастыре, так и в подмонастырных слободах всего умерло от чумы 1272 человека и из них: умерло «с язвами», проболев более 1—4 дней, 417 человек
» «без язв»              »              »              4—7              » 848              »
В Нижнем Новгороде умерло всего 1851 человек и из них:
«скорой смертью с язвами» — 947 человек »              » «без язв» — 846              »
«протяжною болезнью без язв» — 56 человек.
»              » «с язвами» — 2 человека.
Следовательно, официальные документы того времени различали Две формы болезни: «скорую»и «протяжную» (под последней понималось заболевание длительностью от 4 до 7 дней и больше).
Адам Олеарий, проживавший в Москве'во время описываемой нами эпидемии, отметил случаи моментальной смерти от чумы: «В нынешнем *654 г. во время Смоленской войны в Москве появилось моровое повет- рие и сильная чума... так что люди, по собственному мнению, здоровыми вышедшие из дому... падают на улицах и помирают»[88].
Павел Алеппский также указывал на молниеносную форму чумы: «1° было нечто ужасающее, ибо являлось не просто моровою язвою, но внезапною смертью». Это вполне согласуется и с современными предъявлениями, согласно которым, при легочной форме чумы могут
быть случаи внезапной смерти, когда «с виду совершенно здоровые люди внезапно падали замертво, отхаркивая при этом чистую кровь» (Дерр).
С пеменьшей силой, чем в России, свирепствовала чума в это время и в Европе. В 1657 г. эпидемией была охвачена Испания и большая часть Германии, затем чума распространилась в Голландии и Англии. В 1663 г. в Амстердаме, имевшем население 160 000 человек умерло 9000, а в 1664 г. —24 148.
Любопытно, что эту эпидемию в Амстердаме пытались объяснить заносом болезни здоровыми бациллоносителями: появление чумы связывали с прибытием из Алжира груженного хлопком корабля, экипаж которого был повидимости здоров, но тем не менее распространял болезнь.
Особенно печальной известностью пользуется «лондонская чума» 1665 г. По мнению контагионистов, она была завезена из Голландии. Антиконтагионисты же утверждали, что она «сама по себе» возникла в Лондоне, причем возникновение ее они связывали с сухой, холодной зимой и... трехдиевным пожаром, который не могли погасить «ни воды Темзы, ни слезы граждан».
Чумные заболевания в Лондоне сначала нарастали медленно, потом— с ужасающей быстротой. Многие жители и много врачей бежали из Лондона. Из оставшихся в Лондоне врачей большинство погибло. Смертность была очень велика. В одну сентябрьскую ночь умерло 4С00 человек. Всего, по далеко неполным сведениям, количество жертв чумы в Лондоне достигло 60 000 (Гезер) или даже 97 300 (Папон).
Во время этой эпидемии впервые был поставлен вопрос об учреждении особых больниц для чумных. Но ввиду того что чума большинством врачей не считалась контагиозным заболеванием, это предложение было отвергнуто. Вообще лондонские власти очень поздно и с большой неохотой предприняли кое-какие карантинные мероприятия. Население, предоставленное самому себе, прибегало для предохранения от чумы к услугам шарлатанов-знахарей. Было распространено мнение, что сифилис предохраняет от чумы, и поэтому лондонцы спешили заболеть сифилисом и умирали от чумы. Подробное описание этой эпидемии сделано Даниэлем Дефо, автором известной книги «Робинзон Крузо» '.
Новый взрыв чумных эпидемий проявился в Европе с 1675 по 1684 г Эпидемии наблюдались также в европейской части Турции, в Польше, Галиции, Австрии и Германии. Особенно свирепствовала чума на о. Мальта в 1676 г.
В этом же году от чумы сильно пострадала Вена, где погибло от чумной эпидемии 76 920 человек, но цифра эта вдвое меньше действительной. Большую роль в огромном распространении чумы и на этот раз сыграла «ученость» врачей, отрицавших ее заразительность и обращавших сугубое внимание на явления, не имевшие никакого значения в распространении чумы. Так, весь медицинский факультет Венского университета впал в глубокомысленное рассуждение по поводу обнаруженной в Непбургском монастыре «подозрительной мочи», а в это время тысячи людей погибали от чумы. Их хоронили в общих могилах, вернее, в ямах, ничем неgt; отличавшихся от московских скудельниц. Впрочем, остроумные венские врачи додумались до оригинального спо-
с0ба измерения степени наполнения такой могилы: нал ней подвешивалась живая собака

Источник: проф.А. И. Метелкин, «История эпидемии России» 1960

А так же в разделе «  Глава V ЭПИДЕМИИ НА РУСИ В XVII ВЕКЕ  »