Проф. А. И. Метелкин
Почти полувековое существование советского здравоохранения с его стройной и мощной системой высокоэффективной борьбы против инфекционных заболеваний вызывает чувство уважения и к тому периоду прошлого нашей страны, который послужил непосредственным основанием для современной организации этих мероприятий. Именно в этот период последних двух десятилетий существования царской России, в предрассветной тьме перед Великим Октябрем, пробуждение общественного самосознания и быстрые успехи микробиологической науки привели к ярким достижениям отечественной эпидемиологической мысли в ее широком применении к противоэпидемической и в особенности противочумной борьбе.
Но и у этих последних десятилетий дореволюционной России был, само собой разумеется, очень длительный подготовительный период, когда практика и простое наблюдение оплодотворяли успешно теорию, и притом более чем в какой-либо иной области медицинских знаний.
Опустошительные эпидемии чумы, проявлявшие себя еще в седую старину, привлекали настороженное внимание русского народа ко всяким проявлениям «моровых напастей». Причинами последних наш народ считал «лихие поветрия» и «ветряную нечисть», стремясь такими объяснениями выйти из слишком тесных рамок религиозно-мистических оправданий всех своих несчастий одним лишь «гневом божьим». Следуя своему житейскому опыту, хорошо выраженному в старинной поговорке «Бог-то бог, да и сам не будь плох», народная масса веками вырабатывала, если и не рациональные воззрения на сущность инфекции, то все-таки более или менее эффективные средства борьбы с ней.
Во многих старинных рукописных лечебниках можно найти разделы изложения под таким заглавием «Указание вкратце, как себя всяк человеку во время морового поветрия беречь». Например, «Прохладный вертоград» в списке XVII столетия указывал: «Как лето скончивается, а осень приближается, тогда вскоре моровое (поветрие) начинается, а летом мор не бывает, потому что воздух нездоровый горячестыо солнечною очищается. А зимою вместо солнечный жаркости морозная стужа. А тогда в осень бывает хмуры туманы и ветр полуденный, а восточный или полуночный и северной ветр, ни теплота солнечная воздуху не очистит, тогда бывает моровое поветрие. И в то время надобно всякому человеку на всемогущего бога упование возлагати и на пречистую ма-
терь и силою честного креста оградитися и сердце свое воздержати от кручины и от ужасти, такоже и главный мозг от тяжелой думы, понеже от такия думы и страсти сердце человеческое и мозг главной умаляется и скоро порча и язва прилепляется, мозг и сердце захватит и силеет и человек борзо умирает. А когда бывает в осень туманы густые и темные и ветр с полуденной страны и последи дождя и от солнца бывает воскурение земли, тогда надобе крепко беречися от такого поветрия, чтобы на ветр не ходить, а сидеть бы в избе в топленой и окон па ту сторону не открывати, а добро бы в том граде не жити, и отходити от того места далеко, верст 20 и больше, и искати места здорового и воздуху чистого или в лесах чистых в то время проживати, чтобы ветр тлетворный не умертвил человека. Аше ли прилунится в то время жити кому во дворе ино заутра ж и вечере во дворе раскладывать огнь ясной дубовыми дровами, чтобы дым на том дворе расходился, а в избах курили подымем и мозжееловы дровы, листвием рутовым или дубовым...» '.
Придя к заключению о малой эффективности лечебных средств в борьбе с «прилипчивыми болестями», народный опыт выразился в организации разумных мероприятий профилактического характера. Уже в ,XVI веке на Руси в этих мероприятиях стала появляться определенная, продуманная и обоснованная большим опытом система охранно-карантинных мероприятий с пограничными внутренними санитарными кордонами, карантинами и изоляцией больных и даже подозрительных на заболевание людей, а также и животных.
Наши старинные памятники письменности, начиная с XI века и кончая второй половиной XVIII столетия, применяли целый ряд слов и характерных выражений для различия связанных с заразными заболеваниями понятий. Наряду со словом мор— старорусским универсальным термином всяких эпидемий и эпизоотий — применялись и такие выражения: моровое поветрие, моровая напасть, ветренная нечисть, лихое поветрие, заповетрие. Пораженные такими заболеваниями местности именовались заморными, поветренными, заповетренными. Синонимами заразы являлись слова: смрад, пакость, дурн.
Наиболее губительными, особенно устрашавшими население и потрясавшими все государство, являлись эпидемии, вызванные чумной инфекцией и называвшиеся обычно моровой язвой и моровой болезнью. С этой именно инфекцией, так ярко проявлявшей свое опустошительное воздействие, и связаны основные наблюдения у народной массы над «прилипчивостью» инфекционных болезней, их возникновением и распространением, а также и над способами борьбы с ними. Она же послужила и тем «пробным камнем», на котором оттачивались первые проблески научной эпидемиологической мысли в старой медицине в тот период ее истории, когда эпидемии чумы буквально бушевали в странах с большой густотой населения.
Многовековой опыт народа был положен и в основу рациональных представлений о сущности противочумной борьбы у первых русских эпидемиологов во II половине XVIII столетия—А. Ф. Шафонского и Д. С. Самойловича. Известный труд «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений» (Москва, 1775) обстоятельно отражает эту борьбу со всеми ее перипетиями и с явными преимуществами русской противоэпидемической практики. Широкий научный кругозор Шафонского дал ему возможность сразу же определить истинный характер начавшейся эпидемии и предложить надлежа-
1 Ф. В. Груздев. Русские рукописные лечебники. Л., 1946, стр. 40. Вертоград — плодовый сад, виноградник.
щие практические мероприятия для борьбы с ней. Его молодой помощник Самойлович оставил в истории отечественной эпидемиологии яркий след своими первыми попытками обнаружения возбудителя чумы с помощью микроскопа, своим предложением использовать предохранительные прививки против чумы и в особенности рационализацией противочумных мероприятий, что изложено им в ряде напечатанных работ. Поэтому Самойловича — основоположника в России учения о микробиологии и иммунологии чумы, а также Шафонского следует признать основателями отечественной научной эпидемиологии, и притом с гораздо большим правом, чем других участников борьбы с московской эпидемией «моровой язвы» (К. О/Ягельский, Г М. Орреус, П. И. Погорецкий и др.)
Эта эпидемия послужила вместе с тем настоящей школой для целой плеяды отечественных эпидемиологов, а также сыграла важную роль и в деле проверки теоретических воззрений и практических мероприятий в отношении чумы. Она впервые на громадном опыте и в борьбе противоречивых мнений показала целесообразность материалистического воззрения русских эпидемиологов — убежденных контагионистов, свободных от тяжелого груза средневековой схоластики. Она, наконец, пробудила живой интерес в нашей медицине к вопросам эпидемиологии, что видно из роста к концу XVIII столетия количества написанных русскими врачами диссертаций и других работ (многие из них остались ненапечатанными) по гигиене, санитарии, эпидемиологии и эпизоотологии.
«В XVIII веке русские эпидемиологи, — справедливо указывает советский историк эпидемиологии Б. С. Бессмертный, — стояли на голову выше теории и практики борьбы с эпидемиями на Западе. Уже в то время отчетливо выявились характерные передовые черты русской эпидемиологии: ее последовательный рационализм, отказ от всяческой мистики, установка на предупреждение контакта с источником инфекции, ее общественная направленность»[523] [524].
Характерным для русских эпидемиологов надо признать и их стремление к санитарной пропаганде в пораженных эпидемиями местностях. Так, еще во время московской эпидемии распоряжавшаяся противочумной борьбой «Комиссия для предохранения и врачевания от моровой за-
разительной язвы» (половина ее членов состояла из врачей: Шафонекий, Ягельский, Орреус, Самойлович и Граве) выпустила из печати несколько популярных изданий для ознакомления народа с чумой и средствами борьбы с ней[525].
Посвятивший всю свою деятельность борьбе с чумными вспышками и много способствовавший укоренению рациональных взглядов в этой области эпидемиологии, разработав свою стройную, эффективную систему противоэпидемических мероприятий в ту эпоху, когда в медицине еще царило воззрение на инфекцию как на влияние «мефитического воздуха». Самойлович имел основания сказать: «Россия, поражающая стремительно многих врагов, поразила также и то страшилище, которое пагубнее было всех бранноносных Народов» [526].
Эти слова виднейшего из основоположников отечественной эпидемиологии оказались, однако, в историческом аспекте слишком преждевременными, так как грозные вспышки чумы продолжали вынуждать русских врачей упорно бороться с ними в течение первых четырех десятилетий прошлого века. Именно в то время общественно-исторические корни и социально-экономические связи эпидемий прошлого особенно ярко выражались в виде чумных эпидемий. История России того периода характеризуется почти беспрерывными войнами с Турцией и Персией, где чума была эндемичной инфекцией, усиленным расширением торговых связей с соседними странами Востока и деятельной организацией новых портов на Черном море. Следствием же такой экономической политики и был длинный ряд чумных вспышек: на Кавказе чума свирепствовала
и 1798—1819 гг., в Астраханской и Саратовской губернии она косила свои жертвы в 1806—1808 гг., в Феодосии и Одессе — в 1812 г., в Бессарабии— в 1819 и 1824—1825 гг., в Дунайской и Кавказской армиях, а также на юге России во время войны с Турцией—в 1828—1830 гг., снова в Одессе—в 1835 и 1837 гг. и опять на Кавказе—с 1838 по 1843 г. Достаточно вспомнить, что лишь в 1828—1830 гг. русская армия потеряла 100000 человек от различных заболеваний, особенно от чумы и дизентерии, что около 300 врачей в то время стали жертвами чумной инфекции (например, только в г. Варна из 41 находившегося там военного врача заболело 28 и умерло 20) '
Поколение наших врачей того времени, знакомое с эпидемиологическими идеями Самойловича, принимало все доступные им меры к противодействию чумной инфекции и самоотверженно, более или менее успешно боролось с ее вспышками. -Эта эпоха в истории отечественной эпидемиологии выявила целый ряд выдающихся деятелей. К ним относятся: Р. С. Четыркин (1797—1865), Н. Я- Чернобаев (1797—1868), А. А. Чару- ковский (1798—1848), Э. С. Андреевский (1809—1848), А. А. Рафалович (1816—1851) и др. Они деятельно продолжали не только совершенствование практических мероприятий против эпидемий, но стремились разрешать, опережая современную им науку, теоретические вопросы о сущности эпидемий, о путях их распространения, о влиянии заразного начала на организм и пр. Так, в 1839 г. учреждена была в Одессе специальная комиссия для выяснения опытным путем условий «уничтожения чумной заразы» при посредстве нагревания дезинфицируемых вещей и главным образом прибывающих с Востока товаров. В 1842—1844 гг. с той же целью производила свои наблюдения отправленная русским правительством в Константинополь комиссия (2 врача и 3 лица технического персонала), продолжавшая свои опыты в Одессе, и лишь прекращение чумных заболеваний вынудило оставить неиспользованными полученные результаты. В 1846—1848 гг. другая комиссия («учено-врачебная экспедиция») производила осмотр карантинов Средиземного моря по берегам Турции, Сирии, Египта, Туниса и Алжира с целью улучшения борьбы с заносом в Россию чумы и холеры2
В противоположность такому развитию эпидемиологической мысли в России западноевропейская медицина, встретившись с холерными заболеваниями впервые в 30-х годах, завязла в схоластической классификации симптомов и в выяснении источников происхождения новой для нее эпидемической болезни. Понятно поэтому, что, например, труды Р. С. Четыркииа по борьбе с холерой в России были высоко оценены Парижской академией, избравшей нашего эпидемиолога своим иностранным корреспондентом. Главный же медицинский совет в Англии отметил в протоколе своего заседания (октябрь 1852 г.) «Принимая во внимание обширные размеры опытов, точность наблюдений, заботливость и умение в сборе статистических материалов и, наконец, характер вполне практических заключений, которые могут быть сделаны из этих опытов, Совет находит, что труды Четырхина способствуют ознакомлению с холерой больше, чем все написанное до этих пор по этому предмету в других странах» 3.
Находясь на самом стыке Европы с Азией и гранича на громадных пространствах с извечными очагами разных инфекций, Россия относи-

1. Ф. А. Д ё р б е к. История чумных эпидемий в России с основания государств,- настоящего времени. Дисс. СПБ, 1905, стр. 215—323.
2. А. Скаль к опеки й. Памятная книжка Одесского градоначальства. Одесса, 1880, стр. 95—104; А. А. Рафалович. Три статьи о чуме. Одесса, 1879, стр. 42—52.
3. М. Г Соколов. Роман Сергеевич Четыркин. Медицинский вестник, 1865— 1868 гг.

лась особенно настороженно к возможности заноса в нее различных эпидемий и эпизоотий. Так, например, при получении известий об эпидемии в Испании и Франции желтой лихорадки — болезни, в России совершенно неизвестной, Медицинский совет в Петербурге поспешил издать в. 1805 г. «Описание желтой лихорадки с показанием ее припадков, причин н способов лечения и предохранения», где, между прочим, был поднят вопрос о возможности распространения этого заболевания насекомыми и притом на 38 лет ранее, чем такая гипотеза была высказана в зарубежной медицине[527].
Больше того, специальный и обширный курс инфекционных заболеваний вышел из печати впервые в России и ранее на 35 лет, чем в иностранной литературе. Это классическое руководство профессора Медико- хирургической академии в'Петербурге Федора Удена (1754—1823) [528].
Н. Я- Чернобаев описал (1836) случаи бубонной формы чумы с длительным, но доброкачественным течением и без заражения окружающих лиц. По-видимому, это было заболевание, которое 80 лет спустя было описано в Америке под названием «туляремия».
Но в душной атмосфере удручающего формализма и подозрительности ко всякому новаторству, особенно резко проявлявшимся в царствование Николая I, так характерно названного одним из его современни- ков-ученых (академиком-ботаником А. Н. Бекетовым) «чумою, продолжавшеюся 30 лет», не могло быть в России достаточных условий для процветания наук вообще, а гигиены и эпидемиологии в особенности. Последние могли в своем развитии опираться не па научные достижения, а па административные воздействия. Недаром всякие санитарные мероприятия, т. е. практическое приложение гигиены, именовались в течение всего XIX столетия медико-полицейскими мерами — более метко их и нельзя было назвать...[529].
Потребовались, как видно будет далее, сильнейшие потрясения, вы-: званные страшными эпидемиями, чтобы такие отрасли знания, как гигиена, санитария, эпидемиология и эпизоотология, получили больше возможности к своему естественному развитию. Но ведь тогда и в Англии с ее гораздо более развитыми, чем в других государствах, силами общественности лишь эпидемические вспышки холеры и тифозных заболеваний дали мощный толчок для пробуждения интереса к названным отраслям науки. Эпидемии тех же заболеваний послужили стимулирующими средствами в этом отношении и в Пруссии, где, кроме того, сильнейшие вспышки оспы 60—70-х годов сыграли роль того возбуждающего фермента, который заставил государственную власть пойти навстречу зародившимся, но слишком медленно развивавшимся новым областям знания.
С началом 40-х годов чумные вспышки в России прекратились, но все более и более учащавшиеся «неурожайные годы» (а их только в царствование Николая I было 10, затем в 60-е годы был известный «смоленский голод», в 1872 г. — самарский, в 1880 г. — нижнеповолжский, в 1885 г.— голод на юге Украины и др.), а также быстрый рост расслоения и обнищания деревенского населения «пореформенного периода», когда оно устремилось в города, на фабрики, заводы и на строительство.железных дорог, — все это создавало горячий материал для вспышек инфекцион
ных заболеваний, к которым присоединились почти беспрерывные волны холерных эпидемий. В исключительно широком масштабе подтверждалось известное положение эпидемиологии, что социальная обусловленность эпидемически протекающих заболеваний неразрывно связана с коллективной восприимчивостью определенных групп населения. Но такой восприимчивостью страдала уже основная часть жителей России, чем и объясняется резкое возрастание эпидемических заболеваний в течение всей второй половины прошлого века.
Это обстоятельство вынудило правительство отнестись теперь уже с некоторой благожелательностью к тем мероприятиям, которые предлагались передовой частью русских врачей. Прежде всего стала проявляться в медицинской среде та самая «гласность», с которой царское правительство всегда вело упорную борьбу: возникали одно за другим врачебные общества, сначала в университетских центрах, а затем и в других губернских городах, чрезвычайно быстро стала расти медицинская печать, начали издаваться новые медицинские журналы, среди которых некоторые были в сущности еженедельными газетами, появились регулярные правительственные отчеты о заболеваемости населения в виде ежегодных подробных сведений. В 1865 г. вышел в свет официальный орган Медицинского департамента Министерства внутренних дел под названием «Архив судебной медицины и общественной гигиены», который затем продолжал издаваться до конца существования царской России с некоторыми изменениями в своей структуре и названии. Так, например, в 1872—1881 гг. он выходил о раза в год под названием «Сборник сочинений по судебной медицине, судебной психиатрии, медицинской полиции, общественной гигиене, эпидемиологии, медицинской географии и медицинской статистике»; в последние же 29 лет своего существования этот один из основных печатных органов русской медицинской мысли стал именоваться «Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины», что явилось отражением развития гигиенических знаний. Следует заметить также, что во главе этого периодического издания (близким ему по типу и также издававшимся Медицинским департаментом с 1871 г. был «Архив ветеринарных наук») стояли такие видные гигиенисты и эпидемиологи, как С. П. Ловцов (1816—1876), Г И. Архангельский (1837—1899), М. И. Галанин (1852—1896). С первых же лет его издания в нем появился специальный отдел под названием «материалы по эпидемиологии», а в 1870—1871 гг. ежемесячным приложением к нему служил «Эпидемиологический листок», возникший по инициативе С. П. Боткина.
В своих воспоминаниях о нашем знаменитом клиницисте близкий его друг и товарищ по медицинской деятельности Н. А. Белоголовый отмечал: «В 1866 г. в виду приближения к Петербургу холеры Боткин задумал учредить эпидемиологическое общество, предложив председательство в нем Е. В. Пеликану, как лучшему тогдашнему русскому эпидемиологу [530] Общество было основано не только с теоретическою целью изучения эпидемии, но и с практическими задачами организации врачебной и денежной помощи пострадавшим; оно издавало около 2 лет под редакцией Лов- цова «Эпидемиологический листок», в котором Боткин принимал деятельное участие небольшими сообщениями, но и общество, и листок просуществовали недолго вследствие равнодушия к ним врачей, понятного н те времена, когда вопросы эпидемиологии были еще мало разработаны и интересовали только весьма немногих» 1
Общественной трибуной, где также стали осуждаться вопросы эпидемиологии наряду с другими вопросами инфекционной патологии, служили и съезды — сначала «съезды русских естествоиспытателей» (первый состоялся в Петербурге в конце декабря 1867 г. и в нем участвовало 600 членов; в дальнейшем они именовались «съездами русских естествоиспытателей и врачей»), затем широко известные в истории русской медицины пироговские съезды (первый из них проходил в Петербурге в конце декабря 1885 г. с участием 573 членов), и даже с развитием земской медицины стали созываться местного значения губернские и областные врачебные съезды.
Так постепенно, шаг за шагом и с большим трудом, используя постоянную угрозу эпидемических болезней, с которыми приходилось бороться, паша медицина упорно стремилась пробиться на широкую общественную дорогу и освободиться от слишком стеснявших ее пут правительственного аппарата самодержавной России. Однако и на рубеже от сословно-дворянской к буржуазно-капиталистической России реакционные правящие круги всемерно старались отразить натиск демократических сил, считая малейшее их проявление за «губительное политическое вольномыслие» и даже за «потрясение основ действующего порядка». Так, например, после напечатания в «Архиве судебной медицины» (1870, № 3) статьи «О положении рабочих в Западной Европе в гигиеническом отношении» с цитатами из «Капитала» К. Маркса этот журнал был закрыт, его редактор Ловцов уволен, а сама статья подверглась уничтожению. Такова была неприкрашенная российская действительность с ее условиями для деятельности передовой части русских врачей в еще не столь отдаленном прошлом.
В последующие 35 лет по окончании чумных вспышек 40-х годов в России, как и в Европе вообще, чума совсем ие проявлялась, и вследствие этого существовавшая в то время организация пограничных и портовых карантинов признавалась достаточно эффективным средством против заноса чумной инфекции из азиатских стран в европейские. Такое затишье дало даже повод профессору Медико-хирургической академии в Петербурге И. И. Равичу, известному ветеринарному деятелю и редактору «Архива ветеринарных наук» (1822—1875), возвестить со своей кафедры в 1874 г. следующее: «В наше время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой; Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой».
Тем неожиданнее зато оказалась грозная вспышка чумных заболеваний («ветлянская чума»), которая внезапно и притом в наиболее губительной своей форме—в виде легочной чумы проявилась по окончании очередной войны России с Турцией 1877—1878 гг. в станице Ветлянке Астраханской губернии. Эта эпидемия с сентября 1878 г. и последующего года вызвала смерть 434 человек (всего заболело, по данным Д. К. Заболотного, в Ветлянке с окрестными селениями 520 человек) и среди них погибли 3 врача, 6 фельдшеров и 1 медицинская сестра. Характер инфекции не был своевременно распознан, надлежащие меры приняты слишком поздно, и трудно представить себе тот ужас, который охватил не толь-
i"Tf XT Белоголовым. Воспоминания и другие статьи. М., 1898, стр. 342. Об «Эпидемическом листке» см. также: Б. С. Бессмертный. Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии, 1954, № 10, 108—113; автор отметил факт одновременного выхода в свет этого эпидемиологического издания и двух подобного же содержания в Германии, но к этому следует добавить, что и в Англин начал издаваться около того же Бремени сходный по направлению журнал.
ко население России, но и всю Европу при первом же сообщении об этой эпидемии. Достаточно привести несколько слов из очень распространенной газеты того времени, чтобы охарактеризовать состояние русской общественности: «Наша ежедневная пресса совсем очумела: заглянешь в передовые статьи — речь идет об эпидемии, появившейся в Астраханской губернии; отдел городской хроники переполнен рефератами докторов о степени заразительности чумного яда; корреспонденты в один голос заявляют, что каждый наш городок вполне подготовлен к восприятию заразы. Наконец, далее и в иностранном отделе и там на первом плане чума и те „предохранительные“ меры, которые принимают против нас наши „дружественные'[531] соседние державы...» '.
Одновременно периодическая печать, и притом не только медицинская, стала вопить о «петербургском чумном недоразумении» — ошибочном признании С. П. Боткиным одного заболевания за случай чумы в самой царской резиденции (возможно, что блестящий клиницист и диагност имел дело со случаем тогда еще неизвестной медицинскому миру туляремии) [532]
Перед лицом грозной опасности распространения эпидемии и под напором мирового общественного голоса царское правительство вынуждено было принять, хотя и с большим опозданием, энергичные меры. В Ветляику командированы были виднейшие медицинские деятели, и один из них, Г Н. Мчнх, изложил свои наблюдения в своем известном труде «Отчет об Астраханской эпидемии» (1881). Явилась туда же, но уже к самому концу эпидемии, и международная комиссия эпидемиологов из 11 делегатов Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции во главе с известным германским гигиенистом и эпидемиологом Августом Гиршем (1817—1894). Русские исследователи (профессора Г. Н. Минх и Э. Э. Эйхвальд) делали даже попытки обнаружить возбудителя чумы при микроскопическом исследовании крови больных. Само же население окружающих Ветлянку селений, не дожидаясь помощи правительства и науки, по собственному почину поставило кругом Ветлянки караулы с дубинками, преграждавшие всякие сообщения (Г Н. Минх).
Во всяком случае «ветлянская чума» послужила одним из тех уроков истории, какие долго не забываются. Благодаря ей не только «поочистили и пообмыли Россию»[533], но она заставила подумать и о необходимости постоянных мероприятий. Она послужила одной из основных причин углубления интереса у русской общественности к вопросам гигиены и санитарии, в значительной степени оживила деятельность врачебных обществ, облегчила организацию первых у нас кафедр гигиены, побудила к учреждению городских санитарных комиссий.
Наконец, эта эпидемия фактически закончила добактериологический период в истории чумных эпидемий в России[534].
В истории отечественной эпидемиологии XIX век, кроме того, характеризуется широкой рационализацией противоэпидемических мероприятий для борьбы с оспой, паразитарными тифами (в особенности в годы Крымской кампании и войны с Турцией в 70-х годах), сибирской язвой (70—80-е годы), дифтерией (в особенности в южных губерниях Европейской России в 70—80-х годах).
Однако все эти губительные эпидемии, в том числе и чумные, остались далеко позади в отношении вызванных ими жертв по сравнению с эпидемиями холеры. В период 1823— 1894 гг., за 35 «холерных годов», заболело в России, по официальным, конечно, далеко неполным сведениям, 4 881 000 человек, и из них умерло 2 007000 (41 %). В особенности же холера проявила себя в России, как и в Западной Европе, в годы 1892— 1894, когда в нашей стране, только что перенесшей небывалый еще голод 1891 —1892 гг. (он распространился на 29 губерний) и связанную с ним чрезвычайно широкую эпидемию сыпного тифа, заболело 771 663 человека, по официальной статистике, и умерло из них 370 164 (48%). Но если принимавшиеся нашими врачами меры против распространения чумы были несомненно эффективными, то в борьбе с холерой они уже не давали желательных результатов. Система пограничных карантинов вызывала критическое отношение на всех международных санитарных конференциях, само возникновение которых было вызвано (1851) проникновением холеры в Западную и Южную Европу '. Недаром указывал уже даже в конце прошлого века наш известный гигиенист Ф. Ф. Эрисман (1842— 1915): «Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это в буквальном смысле слова сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом»[535] [536].
Но холерные эпидемии в Европе (насчитывается, как известно, пять таких волн в XIX веке), как и все другие бушевавшие в ней эпидемические заболевания, и особенно во второй половине прошлого столетия, активировали прежде всего эпидемиологическую мысль. Они вызвали к Жизни организацию у нас такого учреждения, как «Русское общество охранения народного здравия» (1877), имевшего своей целью «содействовать улучшению общественного здравия и санитарных условий в России». Используя помощь со стороны правительства, общество широко и быстро развернуло свою деятельность не только в Петербурге, где привлекло к своей работе крупных ученых (Н. Ф. Здекауер, А. П. Добросла- вин, В. В. Пашутин, Ф. В. Овсянников, впоследствии Г В. Хлопин, Н. Ф. Гамалея и др.), но открыло свои отделения и в 27 других городах; в своем составе оно имело и «Отделение статистики и эпидемиологии». Это было первое у нас гигиеническое общество. Вскоре затем учреждена была пресловутая «Комиссия по вопросу об улучшении санитарных условий и уменьшении смертности в России» при Медицинском совете, известная больше под названием «Боткинской комиссии», так как во главе ее стоял С. П. Боткин (1886) [537]. Возникло даже специальное «Общество по борьбе с заразными заболеваниями» в Петербурге с отделениями в на
иболее крупных городах (1896). Вопросы борьбы с инфекционными заболеваниями и в особенности с холерой стали основными на всех врачебных съездах и совещаниях, среди которых целый ряд был посвящен обсуждению мероприятий против отдельных инфекций: областные съезды по дифтерии (Харьков, 1881 и 1889 и Казань, 1896), Всероссийское совещание по борьбе с холерой в Петербурге (1893), многочисленные «холерные» совещания в губернских и областных городах (1892—1894).
Нет сомнения и в том, что широкое распространение инфекционных заболеваний во второй половине прошлого столетия послужило основной причиной блестящего развития микробиологии в ее приложении к медицине и ветеринарии. «Учение о микробах, — писал один из корифеев этой науки И. И. Мечников (1912), — заняло почетное место в области социальных вопросов и административных мероприятий». Открытия возбудителей туберкулеза и холеры в 80-х годах даже на общем фоне двадцатилетних исследований великого Пастера, можно сказать без всякого преувеличения, потрясли мир и создали совершенно новые перспективы в области борьбы с заразными болезнями — возникала «бактериологическая эра» в истории патологии.
Но русские врачи, достаточно испытанные в этой борьбе, когда им приходилось тратить свои силы не только на борьбу с инфекциями, но и на борьбу с рутинными средствами «благопопечительного начальства», считали неизбежной определенную летальность при всех инфекционных заболеваниях. Так, воздавая дань своему времени, Н. И. Пирогов писал в своем «Мнении о борьбе с дифтерией в Полтавской губернии» незадолго до своей смерти (1881): «В борьбе с самой заразой и ее местными причинами или общими поветриями играет главную роль не медицина, а администрация, и весь успех зависит от правильного и трезвого понимания сути дела со стороны общей и врачебной администрации». Находясь лишь на пороге в то время еще едва начинавшей оформляться медицинской бактериологии, он полагал, что летальность «не может понизиться, несмотря ни на какой прогресс врачебной науки», и потому медицина должна быть медициной предохранительной, руководствующейся основным положением гигиены, что всегда нужно действовать «против первоначального развития болезни». Но опытный и в практической области борьбы с инфекциями, наш замечательный патолог-мыслитель настоятельно указывал, что «сама зараза модифицируется и требует модификации средств1.
Однако 4 года спустя другой корифей русской медицины С. П. Боткин сообщал в одном из своих частных писем: «Теперь я засел за литературные студии микробного мира, который действует на меня угнетающим образом, микробы начинают одолевать старого человека в буквальном смысле слова; на старости лет приходится ставить свои мозги на новые рельсы...» 2.
Поразительные успехи науки о микроорганизмах говорили сами за себя и настоятельно требовали пересмотра всех позиций в борьбе с инфекциями. Но уже на самой заре развития микробиологии возникла в русской медицине, носившей больше чем где-либо общественный ха рак тер под влиянием развития ее деятельности в земстве, та продолжавшая-

1. Отчет распорядительного комитета по прекращению эпидемии дифтерита в Полтавской губернии. Полтава, 1881, приложение, стр. 92—100; см. также; М. К. Даль. Суждения и замечания Н. И. Пирогова об эпидемических заболеваниях. Киев, 1956, стр. 14—15.
2. Н. А. Белоголовый. Воспоминания и другие статьи, стр. 358. О развитии микробиологических знаний в России в 80—90-х гг. см. в книге: А. И. Метелкин. И. А. Алов, Я. Е. Хесин. А. И. Бабухин — ОСНОВОПОЛОЖНИК московской школы гистологов и бактериологов. М., 1955, стр. 237—272.

ся десятки лет дискуссия, которая в дальнейшем получила пресловутое название «спора пера и пробирки», поскольку борьба происходила между сторонниками использования в деятельности санитарных врачей преимущественно статистических методов исследования и теми, кто ратовал за необходимость широкого применения лабораторно-гигиенических и микробиологических исследований. В яркой форме такое ратоборство проявилось уже в 1887 г. между Ф. Ф. Эрисманом и И. И. Мечниковым '.
В беспросветной нужде и духовной скованности русская деревня, т. е. значительная часть населения огромной страны, нуждалась прежде всего в просвещении. Недостатки последнего выразились трагическим образом в тех «холерных буатах», которые, возникнув впервые еще в 1830 г., до конца прошлого века проявляли себя в разных местах как знамение народной темноты и общего недоверия к административно-чиновничьим мероприятиям. Организованная по постановлению V Пироговского съезда «Комиссия по распространению гигиенических знаний в народе» при Пироговском обществе врачей в Москве (1894), так много сделавшая в этом отношении за время своего существования, которое продолжалось до самой Октябрьской революции, возникла в результате этих «прискорбных событий во время холеры»[538] [539]. Основной тематикой ее изданий — популярных брошюр, листовок, «памяток», наборов диапозитивов («теневых картин») и программ лекций, распространявшихся в миллионных тиражах по всей стране, — были заразные болезни.
Таков был в основном общий «эпидемиологический фон» России прошлого столетия. Становление и окончательное оформление эпидемиологии в самостоятельную отрасль медицины определялось, следовательно, всем развитием общественной жизни в нашей стране, богатейшим и вполне самостоятельным опытом русских врачей в борьбе с беспрестанными и разнообразными вспышками инфекционных заболеваний, а также и блестящими достижениями микробиологии в последней четверти века.
* *
*
Эпидемии холеры отвлекали внимание мировой общественности от чумной опасности, хотя на V Международной санитарной конференции в 1893 г. и была выработана первая санитарная конвенция по борьбе с этой инфекцией. Однако год спустя возникла впервые после ветлянской эпидемии тревога при появлении первых сообщений о чуме в Гонконге. Эта быстро развившаяся в отдаленной от Европы английской колонии эпидемия составила эпоху в истории изучения чумы, так как во время ее существования был открыт возбудитель этой инфекции (одновременно Иерсеном и Китазато), изучены биологические свойства его и обращено внимание на значение грызунов в распространении чумы. Такие до
стижения науки впервые позволили организовать противоэпидемические мероприятия на действительно рациональной основе. Но эпидемия продолжала распространяться: из Китая проникла в Японию и на другие острова Тихого океана, а затем и в Индию, где чума и до этого проявляла себя нередкими вспышками.
В России приближающаяся опасность, в то время как не успела еще затухнуть последняя холерная волна, нашла широкое отражение не только в медицинской, но и в общей печати. Особый интерес представлял основательный труд о чуме уже упоминавшегося эпидемиолога М. И. Галанина, помещенный в «Вестнике общественной гигиены» (1892—1894) 1 Вскоре стал издаваться и замечательный журнал профессора В. В. Под- высоцкого «Русский архив патологии, клинической медицины и бактериологии» (1896—1902) —наш первый печатный орган микробиологической мысли, много внимания уделявший вообще вопросам инфекционной патологии. Тогда же возникло и «Общество для борьбы с заразными болезнями» (1896) с его отдел