Ф. В. БассинО НЕКОТОРЫХ СОВРЕМЕННЫХ ТЕНДЕНЦИЯХ РАЗВИТИЯ ТЕОРИИ«БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО»: УСТАНОВКА И ЗНАЧИМОСТЬ

<...> Оценивая ретроспективно работы Фрейда, мы не можем не обратить внимания на одну их характерную черту. Десятилетия, истекшие после периода появления этих работ, отчетливо показали, что в них во многих случаях было впервые указано на ряд в высшей степени важных особенностей психики человека. Однако, пытаясь интерпретировать природу этих особенностей, Фрейд оказывался нередко (возможно, даже как правило) безнадежным пленником неадекватных, спекулятивных, клинических, психологических, а в дальнейшем, особенно, социологических и «культурологических» воззрений своего времени. И это, естественно, не могло не снизить резко научную ценность всего его обширного литературного наследия. Этой же неадекватностью истолкования многих его теоретических построений и терапевтических приемов объясняются бесконечные расхождения мнений, возникновение множества взаимно отрицающих друг друга течений среди тех, кто пытался на Западе его идеи как-то далее развивать.

В подобных условиях отнюдь не должно вызывать удивления, что и перед нами неоднократно возникала по разным поводам нелегкая задача «перепрочтения» работ Фрейда, истолкования некоторых его положений в плане их более строгого, более последовательного и точного соответствия, лежащим в их основе объективным фактам, а тем самым и в плане их адек-ватности (или, напротив, неадекватности) основным принципам теории диалектического материализма.

Уклонение от задачи такого «перепрочтения» приводит, несомненно, только к нежелательному упрощению психологических представлений, и на примеры подобного упрощения неоднократно указывалось в предшествующих томах настоящей монографии.

В 80-х гг., в условиях нашего, уже близящегося к завершению неимоверно обогатившего нас знаниями XX в., вряд ли можно сколько- нибудь серьезно думать, что обращение к проблемам, например, памяти и эмоций не упрощается, если полностью игнорируется (а не интерпретируется]) теория так называемого «вытеснения»; что общая теория сознания может методологически адекватно разрабатываться, если отвергает¬ся само существование неосознаваемых форм психической деятельности; что теория активности человека, его взаимоотношений с окружающим его миром, с социальными коллективами, в которые он включен, не требует обращения к идеям типа. «психологической защиты»; что истолкование психической деятельности в фазе сна может быть достигнуто без апелляции к высшей степени своеобразной символизирующей функции сновидно измененного сознания; что эта функция с ее закономерностями, качественно отличными от закономерностей сознания бодрствующего, не оказывается фактором возникновения при определенных условиях также ряда так называемых психосоматических клинических феноменов; что игнорирование многолетних, оказавшихся в конечном счете весьма продуктивными, споров, которые велись в школе Д. Н. Узнадзе о природе и функциях неосознаваемых психологических установок (и, в первую очередь, вопроса о том, являются ли подобные установки неосознаваемыми их субъектом всегда или же они могут при определенных условиях также им осознаваться), не является фактически недопустимы игнорированием одной из центральных, принципиально важных проблем всей теории бодрствующего сознания и т. д.

А между тем ни одному из этих вопросов, во всяком случае форме, соответствующей степени их важности, в нашей литературе внимания почти не уделяется.

С аналогичным положением мы встретились и на недавно проходившем обстоятельном совещании, посвященным вопросам психосоматических отношений. Является почти трюизмом, что конфликт мотивов, эмоционально напряженных психологических установок, стремлений оказывается одним из наиболее важных патогенетических факторов возникновения невротических и истерических расстройств, а также пси-хосоматозов. Между тем этой фундаментальной (по крайней мере, для так называемой «малой» психиатрии) проблеме эмоционального конфликта?

на упоминаемом совещании специально, во всяко случае, внимания уделено не было. И думаю, что мы не ошибемся, если скажем, что одной из причин такого умолчания явилось понимание многими исследователями, что производить сколько-нибудь глубокий анализ проблемы эмоционального конфликта, отвлекаясь от идей теории неосознаваемой психической деятельности и ее крайне своеобразных и сложных закономерностей, принципиально невозможно. И фактов сходного рода можно было бы привести немало. <...> Хотя ссылки автора на его же собственные работы отнюдь не являются наилучшим аргументом в пользу правильности его убеждений, я позволю себе тем не менее напомнить строки, написанные мною более 15 лет назад: «Даже наиболее строгие критики

психоаналитической концепции никогда не отрицали, что привлечение этой концепцией внимания к трудно вообразимой сложности аффективной жизни человека, к проблеме отчетливо переживаемых и скрытых влечений, к конфликтам, возникающим между различными мотивами, и к трагическим, подчас, противоречиям между сферой "желаемого" и "должного", является сильной стороной и заслугой фрейдизма. Аналогичным образом очень многие оценивали рассмотрение этим учением "бессознательного", как одного из важных элементов психической деятельности и факторов по¬ведения. Но теоретическая концепция... никогда не ограничивается одним только "привлечением внимания" к тому, что она изучает. Она всегда... пытается это изучаемое объяснять. И вот именно на этом, самом главном для всякой рациональной теории этапе ее применения открыто выступила концептуальная несостоятельность фрейдизма. А судьба теории, которая не может объяснять, заранее печально предрешена, какими бы сильными сторонами она в других отношениях не обладала» .

Я счел целесообразным привести эту длинную цитату потому, что в ней отчетливо, как мне кажется, звучит противопоставление между тем, к чему психоанализ «привлекает внимание», тем, что является в душевной жизни человека неоспоримой реалией, и тем, как подобные реалии следует интерпретировать. Если в отношении первого Фрейд, благодаря его острой клинической наблюдательности и психологической проницательности, был силен, то в отношении второго он был слаб. <...>

Теперь мы хотели бы вернуться к тому, о чем говорили в начале нашей статьи, — к анализу отношений, которые обрисовались на симпозиуме между теоретическими позициями его участников, подчеркнув, прежде всего, одно основное противопоставление. Основное — поскольку оно предопределяло и многие другие разногласия. Это — бескомпромиссное расхождение между теми, кто признает существование бессознательного как психологической реальности, и теми, кто такое понимание отвергает. Эта альтернатива была детально рассмотрена в предыдущих томах настоящей монографии, особенно в томе первом, как и аргументы каждой из спорящих сторон, и возвращаться к ее детальному обсуждению мы, конечно, не станем. Мы ограничимся только тем, что приведем два высказывания, характеризующие категоричность и резкость противопоставления звучащих в данном случае взаимоисключающих формулировок.

Г. Рорахер (один из широко известных западноевропейских психологов): «Не существует неосознаваемой психической деятельности, как промежуточного звена между мозговыми процессами и активностью сознания, существуют только разные степени ясности сознания. В мозге... непрерывно разыгрываются процессы возбуждения, которых мы совершенно не замечаем: это процессы неосознаваемые в точном смысле этого слова, но это не неосознаваемые психические процессы — неосознаваемые мысли, представления, стремления и т. д., — а неосознаваемые процессы нервного возбуждения, т. е. органические, электрохимические проявления. Необходимо ясно понимать это различие, чтобы избежать недоразумений». И далее этот автор добавляет: «Учение Фрейда достигло больших успехов, но внесло и немало путаницы, оно создало опасность все непонятное объяснять неосознаваемыми психическими процессами» и имеет в настоящее время «лишь исторический интерес» .

И другая позиция. Ее в не менее решительных выражениях сформулировал (еще в 30-х гг.) Л. С. Выготский: «Бессознательное не отделено от сознания какой-то непроходимой стеной. Процессы, начинающиеся в нем, часто имеют свое продолжение в сознании, и, наоборот, многое сознательное

вытесняется нами в подсознательную сферу. Существует постоянная, ни на минуту не прекращающаяся, живая динамическая связь между обеими сферами нашего сознания. Бессознательное влияет на наши поступки, обнаруживается в нашем поведении, и по этим следам и проявлениям мы научаемся распознавать бессознательное и законы, управляющие им» .

Вряд ли можно отрицать, что каждая из этих трактовок, имеющая в литературе многочисленных адептов, располагает и сильными сторонами. Первая — проста, доходчива, логически совершенна, не требует пересмотра традиционных представлений, и это придает ей, неоспоримо, немалую убедительность.

Вторая же подчеркивает взаимосвязанность осознаваемого и неосознаваемого в психике человека, динамизм возникающих на этой основе отношений, что хорошо согласуется с идеей единства психики, при одновременном признании сложности ее внутренней структуры и дифференцированности ее влияний на поведение. <...>

Исходным, фундаментальным, многократно в самых разных формах подтвержденным фактом является то, что неосознаваемая психическая деятельность способна выполнять те же психические функции, которые мы традиционно рассматриваем как прерогативу бодрствующего сознания. Это —

факт действительно исходный и действительно фундаментальный, ле-жащий в основе всей современной теории неосознаваемой психической деятельности. <... >?

Итак, неосознаваемая психическая деятельность существует, проявляясь при самых разных видах конкретного поведения человека. Но каковы же тогда формы этого проявления и последствия этого вмешательства? В большинстве случаев мы заключаем о включенности бессознательного в структуру актов целенаправленного поведения по «успеху» последнего, хотя путь, психологический «механизм», средства достижения поставленной цели остаются от нас скрытыми, как это бывает, например, при неосознаваемой переработке информации, при интуитивных решениях, в условиях художественного творчества и т. д. Но не существует ли у бессознательного пути более непосредственного и более специфического его выражения, пути, говорящего о вмешательстве бессознательного, незави¬симо от успеха деятельности, в структуру которой оно включено? Ответ на этот вопрос имеет свою уже довольно долгую историю. Проследим некоторые ее более характерные этапы. Хорошо известно, как представлял Фрейд формы и пути проявления бессознательного в поведении на первых этапах своей работы над теорией психоанализа.

Он отправлялся при этом от трех своеобразных схем: либо от схемы как бы прорыва активности бессознательного сквозь какие-то преграды неизвестной природы, отграничивающие процессы ясно осознаваемые от процессов неосознаваемых; либо от схемы замещения переживаний бодрствования образами сновидений; либо, наконец, от отождествления бессознательного с неким всепроникающим, «энергетизирующим» любые проявления жизнедеятельности человека полубиологически, полусоциально понимаемым принципом, так называемым «либидо» (близким в начале развития представлений Фрейда к фактору полового влечения, но затем испытавшим сложную эволюцию, в результате которой идея «либидо» Фрейда оказалась во многом близкой идее elan vital Бергсона).

Ранее всего, как основная форма выражения бессознательного в психике человека, стала Фрейдом рассматриваться символика сновидений, этого «царственного пути», по его выражению, к постижению бессознательного. Почти одновременно выступили в той же роли внешне случайные, но в действительности жестко детерминированные бессознательным разнообразные нарушения целенаправленных действий — описки, очитки, оговорки. А несколько позже, по мере углубления представлений о психосоматических зависимостях, возникает схема «конверсии на орган», схема выражения «вытесненного» бессознательного в форме той или иной разновидности клинической патологии.

Для всех этих схем характерным является, таким образом, особый стиль описания отношений между осознаваемым и неосознаваемым, стиль, широко использующий своего рода «пространственно-динамические» метафоры: «разграничение на сферы», «прорывы преград», поиск и использование «обходных путей», «символическое замещение» вытесненного с целью «обмана цензуры» сознания и т. д. Не следует поэтому удивляться, что у остроумно-язвительного, как всегда, Гилберта К. Честертона эти картины вызвали даже едкий образ: мысль о том, что бессознательное, по Фрейду, напоминает живущую якобы в душе каждого человека слабоумную обезьяну, все усилия которой направлены на поиск недозволенных и неотсроченных наслаждений, добываемых путем разных форм обмана человека — ее носителя.

Сказано это зло. Весьма возможно, что некоторым эта холодная ирония Честертона сможет даже импонировать. Однако — и в этом выражается, по- видимому, только необыкновенная сложность феноменологии бессознательного — каждая из перечисленных выше намеченных Фрейдом форм проявления последнего, действительно (как это показали десятилетия, истекшие после того, как Фрейд впервые дал этим проявлениям интерпретацию, основанную на идее бессознательного) таковой и является, выступая как феномен, который позволяет бессознательное изучать объективно, выявляя его скрытые закономерности и характерные свойства.

Фрейд, несомненно, допускал ошибки, и подчас довольно грубые, но заключались они не в том, над чем иронизировал Честертон.?

Легко понять, что внимание Фрейда обращалось, с самого начала его работы над теорией психоанализа, — особенно при контактах с широким кругом лиц, не связанных с психоанализом профессионально, — преимущественно к наиболее ярким, впечатляющим проявлениям активности бессознательного. Это была позиция, вполне естественная для исследователя, пропагандировавшего идеи новые, нелегко понимаемые и ломавшие устоявшиеся традиции. Однако при всей эффектности подобных проявлений неосознаваемой психической деятельности последние обнаруживали, как правило, пусть весьма важные, но, тем не менее, лишь частные аспекты этой активности. Более же ее общие принципы и функции, проявляющиеся не в форме отдельных клинических или психологических эпизодов, а, скорее, как постоянно присутствующий в психической жизни человека ее скрытый фон, как некий ее психологический Hmtergrund, интересовали Фрейда, по-види-мому, меньше. Возможно, что в этом сказалось то, что его взгляды формировались в гораздо большей степени под влиянием французской психиатрии и психотерапии, французских концепций истерии и гипноза, чем классической немецкой философии XIX в. с ее настойчивыми попытками интуитивного разрешения проблемы бессознательного, для рационального и экспериментального исследования которой этот век, несмотря на весь блеск порожденных им идей, еще совсем, конечно, не был готов.

О каких же общих, не эпизодических, а скорее перманентно проявляющихся при бодрствующем состоянии сознания формах активности бессознательного мы можем сегодня говорить? Здесь нам хотелось бы напомнить четыре такие формы, в условиях которых неосознаваемые психические процессы выполняют особенно важную роль: это а) переработка на неосознаваемом уровне осознанно или неосознанно воспринятой ин-формации с последующим вынесением осознаваемых решений; б) роль неосознаваемой психической деятельности в формировании осознаваемого речевого высказывания; в) продолжающаяся зависимость поведения человека от его неосознаваемых психологических установок даже в фазе переключения его внимания на события большей для него значимости (феномен «оттеснения» переживаний от «области ясного осознания»); и, наконец, г) перестройка под влиянием переживаний, «вытесненных» из сознания, «значимости» для субъекта осознанно или неосознанно воспринимаемых им элементов его внешнего или внутреннего мира. К этой последней динамике, которую можно определить как семантический аспект выражения бессознательного, следует отнести также неосознаваемость человеком степени значимости для него определенных фактов и соотношений, длящуюся до тех пор, пока в силу неудовлетворения каких-то его потребностей эти соотношения и факты не начинают им более или менее отчетливо осознаваться.

Каждая из этих четырех форм проявления неосознаваемой психической деятельности имеет на сегодня уже свою историю, хорошо иллюстрируя ту эволюцию смысла научных категорий, о которой мы говорили в начале статьи. Мы остановимся сейчас на каждой из этих форм проявления активности бессознательного, — кратко на первых двух и детальнее на двух последних, как наиболее для нас в настоящем контексте важных и сравнительно еще мало изученных.

Вопрос о роли бессознательного в процессах переработки осознанно или неосознанно воспринятой информации подвергался рассмотрению на протяжение десятилетий исследователями самой различной ориентации, — от Вундта, Джемса, Гефтинга, до Пиаже, Валлона, Адамара, Арнаудова и всех тех, кто пытался связывать вопросы этой переработки с идеями современной теории машинного интеллекта. И если в старой литературе реальность процессов неосознаваемой переработки информации широко обосновывалась данными самонаблюдений и другими психологическими аргументами, то в более позднее время с этой же целью стали использовать данные, указывающие на существование форм работы мозга, порождающих негэнтропические эффекты (т. е. стремящихся к наведению информационного «порядка», каким является, по существу, любой?

логический вывод, нахождение решения любой задачи). <...>

Огромное значение, роль и смысл введенной в психологию Д. Н. Узнадзе категории психологической установки раскрывались далеко не сразу. Чтобы этот процесс точнее охарактеризовать, следует напомнить прежде всего тот небезынтересный факт, что как «модель будущего» Н. А. Бернштейна, так и «акцептор» действия П. К. Анохина оказались, имплицитно, уже в какой-то степени предвосхищенными идеей установки, хотя -зарождение последней более чем на два десятилетия предшествовало вхождению в литературу двух других членов этой «великолепной тройки» («модель будущего» представлена в идее установки, потому что последняя — это всегда установка на что-то определенное, на «модель» действия, которой еще только предстоит реализоваться в будущем; установка оказывается одновременно и своеобразным «санкционирующим акцептором действия», потому что, активировав действия, приводящие к удовлетворению потребности, она как бы самоликвидируется). <... >

Если мы полагаем, что неосознаваемые психические Процессы, как и осознаваемые, связаны с функцией переработки информации и на этой основе — с функцией управления поведением, то мы вынуждены допустить, что не менее интимно они связаны также с формированием и использованием психологических установок, ибо без опосредующей роли последних, без придания установками определенного значения воспринимаемым сигналам, т. е. без превращения сигналов установками в нечто оцениваемое, никакой детерминации сигналами дальнейшего поведения произойти принципиально не может. Не трудно понять как всю фундаментальность этого положения для теории бессознательного, так и то, что имплицитно такое понимание уже давно содержится в хорошо известном отрицании Д. Н. Узнадзе возможности «прямой» (неопосредованной) связи между стимулом и реакцией. Всю глубину этой мысли Узнадзе и вытекающие из нее последствия мы, однако, по-видимому, только сейчас начинаем как следует понимать.

Сказанное выше подчеркивает также, что психологическая установка это, безусловно, нечто большее, чем просто «готовность» к развитию активности определенного типа. Ее функцией является не только создание потенциального «предрасположения» к еще не наступившему действию, но и актуальное управление уже реализующейся эффекторной реакцией (или процессом восприятия сенсорного образа) на основе того, что в условиях данной психологической установки является для субъекта наиболее значимым.

Идея связи проблемы установок с проблемой значимости нам представляется важной по нескольким причинам. И первая из них заключается в следующем.

Выше, говоря о характере объясняющих категорий, к которым прибегал Фрейд в начале своей работы над теорией психоанализа, мы подчеркнули одну их интересную особенность. Это были категории, если можно так выразиться, своеобразного «пространственно-динамического» типа. Фрейд (как и вслед за ним Л. С. Выготский) говорил о существовании разных «сфер» осознаваемого и бессознательного; о «перемещении» психических содержаний из одной из этих сфер в другую; об «обходных путях», используемых бессознательным для прорыва преград, отделяющих его от «области» осознаваемого; о существовании, наряду со сферой бессознательного, также ограниченности «области» подсознания. Даже сам, ставший в наши дни общеупотребительным термин «вытеснение», несет на себе неизгладимый отпечаток этого «пространственно», или, если угодно, «топографически-динамического» подхода к проблеме функциональной архитектуры сознания. Именно отсюда вытекает, что почти все создаваемые психологией картины работы сознания имеют форму систем метафор, т. е. попыток изобразить эту работу с помощью категорий, формируемых не ad hoc, а заимствуемых для «наглядности» у других областей знания, в которых предметом изучения являются разновидности процессов материальных.

Почему возникает такое «заимствование»?

Ответ на этот вопрос довольно прост, но он принижает ценность или, точнее, совершенство того главного, что создал человек, — возможностей его речи и поэтому довольно неохотно нами принимается. А суть дела заключается в том, что речь человека возникла и развивалась вовсе не для того, чтобы он занимался самопознанием, анализом своих чувств и мыслей и спорами о «вечных ценностях», а для того, чтобы он изготовлял материальные орудия труда, защищался от опасностей, добывал пищу и воспитывал своих детей. Для удовлетворения именно этих его основных потребностей формировалась его речь и создавался ее категориальный аппарат. И поэтому, когда развитие цивилизации позволило человеку перейти к изучению его собственного внутреннего мира, он оказался воином без соответствующего оружия, и ему не оставалось ничего другого, как применять категории, предназначенные для познания мира «внешнего», к анализу мира «внутреннего», т. е. пойти дальше только путем широкого использования различных, в том числе и «пространственно-динамических», метафор. <...>

Когда мы перестаем фиксировать внимание на определенной эмоции, например на чувстве любви, эмоция от этого, конечно, не исчезает. Но в какой форме, в каком смысле она сохраняется? Она сохраняется в том смысле, что, будучи однажды испытана, она перестраивает определенным образом всю систему нашего поведения, создает (независимо от того, осо¬знается ли она в данный момент, или нет) определенную направленность, избирательность наших действий, стремление реагировать определенным образом на стимулы, бывшие ранее индифферентными, предпочтительность одних поступков и избегание других, словом, создает то, что не только в психологии, но и в обыденной речи называется определенной пси¬хологической установкой. Именно в этом, и только в этом смысле мы можем говорить, что наши чувства стойко сохраняются в нас, несмотря на то что явления, к которым приковывается наше внимание, содержания наших осознаваемых переживаний (будучи непрерывно «оттесняемыми») калей¬доскопически динамичны. Можно поэтому, обобщая, сказать, что наши эмоции, аффекты, стремления существуют в нас стойко только потому, что на протяжение определенных фаз своего существования они выступают как системы неосознаваемых психологических установок, обеспечивая тем самым единство личности субъекта и последовательность его поведения. Представление же, по которому неосознаваемость переживания объясняется сдвигом этого переживания в «особую» психическую сферу, следует оценивать, в лучшем случае, как попытку описывать очень сложные психологические факты только метафорически, без помощи специально для этого разработанных достаточно строгих научных понятий.

Мы видим, таким образом, что в ряду многих функций, выполняемых психологическими установками, фигурирует не только управление нашим поведением (о чем мы подробно говорили :выше). Психологические установки образуют как бы остов, стержень, психологический «костяк», обеспечивающий внутреннюю увязанность разных фаз нашего существования, вопреки бесконечному разнообразию конкретных содержаний сознания, с которыми каждая из этих фаз связана. <...>

Хорошо известно, что, согласно исходной схеме Фрейда, тенденция к вытеснению определенных переживаний возникает главным образом в тех случаях, когда эти переживания в силу разного рода социальных запретов или конфликтов с другими антагонистично ориентированными переживаниями не могут найти своего адекватного выражения в поведении. Такая ситуация провоцирует обычно, в порядке психологической защиты субъекта, весьма болезненный для него процесс перестройки предсуществующей у него «иерархии ценностей» внося изменения в значимость, которую имеют для него различные элементы окружающего его внешнего или его собственного внутреннего мира. Поэтому вытеснению предшествует, как своеобразный его «пролог», активная работа сознания по понижению значимости того, что вносит «беспорядок» в душевную жизнь, дезорганизует ее, повышая, если можно так выразиться, уровень ее энтропии, и именно поэтому подлежит вытеснению.?

С особой отчетливостью можно наблюдать подобные процессы, например, при психических травмах типа обиды, оскорбления, нанесенного субъекту другим конкретным лицом, или утраты чего-то ценного. В подобных случаях вся энергия психологической защиты обиженного или утерявшего полностью направляется на постепенное понижение значимости, которую имеют для него ситуация обиды или то, что было утрачено. Если работа этой формы защиты оказывается успешной, то возникает постепенное устранение из осознаваемой душевной жизни эпизода обиды или эпизода потери, вплоть до полной их амнезии. Если же нет, то развиваются сложные картины, в которых осознаваемое причудливо переплетается с неосозна¬ваемым, а исход может быть в психологическом отношении весьма полиморфным.

При рассмотрении всех этих феноменов исходным для анализирующего является то обстоятельство, что наличие конфликтов, внутренних противоречий в области переживаний, имеющих высокую степень значимости для субъекта, является серьезным фактором риска для его душевного здоровья и потому его психика стремится самыми разными способами устранить подобные конфликты.

Если поэтому понижение значимости психически травмировавшего фактора, о котором мы упомянули выше, не удается, то может активироваться другой тип психологической защиты, имеющий характер своеобразного «замещения» того, что подлежит вытеснению, другой «иерархией ценностей», т. е. создания вместо системы травмирующих переживаний другой системы значимого, выступающей как структура компенсирующая, но зато более легко выразимая в поведении.

Так, тоскующий, страдающий от одиночества старик может глубоко привязаться эмоционально к домашнему животному (вспомним «Муму» И. С. Тургенева); так, подросток, соскользнувший на путь аморального поведения, может окружить последнее ореолом «романтики», ореолом «вызова», который он бросает не признающему его обществу и тем самым восста¬ навливает в своих собственных глазах свой престиж, заглушая этим в действительности лишь вытесняемое чувство недовольства собою; так, подавляемый страх, в котором субъект из соображений престижа ни другим, ни самому себе признаваться не хочет, может способствовать возникновению у него резко выраженной агрессивности в отношении того, кто этот страх внушает. Возможность защитной организации подобных «замещающих» смысловых структур крайне полиморфна и встречается, по-видимому, гораздо чаще, чем это принято думать. <...>

Бессознательное — это, говоря простым языком, мятежный, не покорившийся сознанию и потому «заточенный» обитатель «глубин души». А расстройства и тенденция поведения человека — это проявление протеста этого «заточенного» обитателя или результаты давления, которое он оказывает на противящееся ему, но тем не менее непрерывно ему уступающее сознание. Идея существования особой «сферы» бессознатель¬ного, отграниченной от сферы сознания, идея антагонизма этих «сфер», миграции переживаний из одной из последних в другую и роль психоанализа, как единственного метода, позволяющего выявлять бессознательное, создавать ему возможность выхода в поведение, снижая создаваемое им патологическое напряжение и тем самым ликвидировать болезнь, — доведены здесь до логического конца и предельно заострены. Но именно поэтому с особой яркостью выступают как заманчивая простота этой схемы, так и... принципиальная ее неправильность, недопустимое ее отвлечение от фактора значимости переживаний и ее схематизм, вследствие которого язык метафор полностью вытесняет в ней все то, пусть немногое, но тем более важное, что нам стало известно, ценой огромных усилий, о реальных механизмах активности бессознательного.

Чтобы охарактеризовать столь же кратко, как это было сделано сейчас в отношении концепции «сфер», точку зрения на природу бессознательного, представленную в большинстве статей настоящей монографии, мы сказали бы так: бессознательное для нас — это не «обитатель глубин», а только обобщение, к которому мы прибегаем, чтобы отразить способность человека к целенаправленному регулированию поведения и его соматических коррелятов (в широком понимании этих терминов, включающем процессы переработки информации и активность речи), происходящему без непосредственного участия феномена «осознания». А на предыдущих страницах монографии мы пытались показать, к каким категориям, понятиям и методам были вынуждены прибегать те, кто пытался разрабатывать теории такого регулирования, учитывая в высшей степени сложную диалектику отношений, существующих между «осознаваемым»» и «неосознаваемым». Акцент же при обсуждении структуры поведения и клинических феноменов мы ставили не на проявлениях активности бессознательного, как такового, а на нарушениях «упорядоченности» или, напротив, на уменьшении, устранении противоречий, конфликтное в душевной жизни индивида, видя именно в этой динамике, а не в «осознании» или «неосознании» вытесненного важнейший фактор и пато- и саногенеза. Роль, которую в этой связи играет и в здоровье и в болезни человека консонанс или, напротив, диссонанс его психических установок, очевидна.

Упоминая об этой позиции, нельзя не отметить, что среди более прогрессивных представителей западной психологии и психотерапии (А. Аммон, Л. Шерток и др.) также наблюдается все более ускоряющаяся эволюция мысли в сходном направлении. Чтобы это проиллюстрировать, мы приведем сейчас диалог, сымпровизированный одним из современных наиболее крупных французских теоретиков психоанализа С. Видерманом: «Среди самих психоаналитиков все больше проявляются признаки разлада, оговорки, оспариваемые положения, а в последнее десятилетие все более внятно звучат голоса, указывающие на прогрессирующую растерянность... Но в конце концов на фундаментальный вопрос нужно будет отвечать без уверток: являются ли клинические симптомы эффектом вытеснения? Вполне вероятно. Становится ли устранение вытеснения невозможным или затрудненным вследствие контр силы, называемой сопротивлением??

Уверенный ответ здесь невозможен. Являются ли устранение вытеснения путем интерпретации (симптомов) и ликвидация (на этой основе) кли¬нических нарушений твердо установленными достижениями психоанализа? Строго говоря, ответ должен быть отрицательным» .

Для тех, кто знаком с представлениями о природе бессознательного, о роли вытеснения, о терапии, основанной на его осознании, и т. п., звучавшими в западной литературе последнего десятилетия, должно быть очевидно из приведенного отрывка, какой глубокий кризис переживает современная западная клиническая психология, затрагивая проблему бессознательного, и какой трудный процесс переоценки традиционных для нее толкований в ней происходит. <... >

Хорошо известно, какой разрушительной силой обладает слово, несущее тягостную, трагическую информацию, и мы представляем себе патофизиологические и биохимические механизмы таких воздействий. Но знаем ли мы как, подчиняясь каким закономерностям стимулируют психологическую и физиологическую защиту слова противоположного регистра, слова, говорящие об эмпатии, слова, преодолевающие чувство одиночества, углубляющие связь человека с миром? Утверждать это было бы иллюзией.

К этому надо добавить, что более широкое использование в клинической практике идей «сочувствия», «добра», «любви» — это отнюдь не отказ от научного подхода к проблеме этих нравственных и философских категорий. Напротив, это подъем их проблематики на новый, более высокий теоретический уровень. Это — придание подобным категориям необычного для них клинического и психофизиологического смысла.

Источник: Л. В. Куликов, «Психология сознания . — СПб.: Питер. — 480 с.» 2001

А так же в разделе «Ф. В. БассинО НЕКОТОРЫХ СОВРЕМЕННЫХ ТЕНДЕНЦИЯХ РАЗВИТИЯ ТЕОРИИ«БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО»: УСТАНОВКА И ЗНАЧИМОСТЬ »