Сегодня мы переходим к новой теме — психология животных. Эта тема для нас важна по двум соображениям: во-первых, психология животных является предысторией человеческой психологии, вся особенность психологии человека ясно выступает только при сравнении с психологией животных; а во-вторых, психология животных для нас имеет то принципиальное значение, что в этой области особенно дает себя знать вопрос об объективности психологического исследования. Вы же понимаете, что у человека все и легче, и сложнее. Но при этом его можно расспросить, получить ответ и таким образом заглянуть в его сложную психическую жизнь. А с животными это исключается, и поэтому там все зависит от того, насколько вы располагаете объективными методами исследования психики.
Это вопрос принципиальный и очень острый. Он имеет длинную историю, которую можно разделить на два этапа: один — донаучный, а другой — собственно научный Донаучный этап идет с очень древних, незапамятных времен — времен появления интереса к психике животных и толкования этой психики Были отдельные и иногда даже крупные сочинения, посвященные психике животных, но это были, в общем, единичные выступления, и существенного значения для понимания психики животных они не имели Научная психология животных начинается с Дарвина, который показал путеводную нить в исследовании психики животных. С этого времени ведется систематическое исследование психологии животных, которое тоже делится на несколько этапов.
На первом этапе основную мысль Дарвина (в общем прогрессивную) о том, что имеется непрерывная линия развития от животных к человеку, пытались проводить в жизнь довольно наивными средствами — средствами истолкования поведения животных по образцу человеческого поведения, т е наблюдатель ставил себя на место животного и толковал его поведение исходя из того, как бы он
сам вел себя в этом положении. Это было наивное уподобление психики животных человеческой психике. Поэтому первый этап называется антропоморфическим периодом — периодом уподобления животных человеку. В то время пользовались всякого рода некритическими, разрозненными сообщениями, получаемыми из разных источников, большей частью от тех людей, которые имели какое-то соприкосновение с жизнью животных. Ну, скажем, от охотников, от любителей домашних животных, от людей, которые занимались разведением животных. Но это не были систематические исследования. Это были сообщения о каких-то фактах, обычно о тех, когда животные проявляли необыкновенные способности и удивляли своих хозяев. Дело доходило до того, что во многих случаях животные оказывались даже выше человека — умнее и благороднее. Как пример, брали общественную жизнь животных, скажем насекомых, и слаженность их жизни казалась идеалом по сравнению с раздорами, которые царят в обществе людей. Это была наивная, некритическая фаза в изучении психологии животных, которая вызвала вскоре соответствующую реакцию — естественное сопротивление. Нашлись люди, которые сначала не поверили таким рассказам, потом пытались проверять эти факты, и тогда наступила противоположная фаза — фаза отрицания психики животных вообще, изображения животных просто как сложных автоматов, что было не ново и было подхвачено первыми исследователями. Эта механистическая фаза — фаза отрицания психики у животных, рассмотрения их как сложных автоматов — имела то положительное обстоятельство, что она стала первым направлением экспериментального исследования, пусть и не строгого. От случайных наблюдений стали переходить к систематическому наблюдению, к попыткам эксперимента — то более, то менее успешным.
К числу представителей этого направления принадлежит известный энтомолог Жан Анри Фабр, который знаменит и как великолепный писатель. Его книги с описанием наблюдений над насекомыми до сих пор переиздаются и являются великолепным чтением. Но в них есть и кое-какие факты, заслуживающие серьезного отношения. К сожалению, они не дают полной картины и по ним нельзя целиком судить о поведении животных, но и частичные описания вполне добросовестны.
Вторым представителем этого направления, очень известным в свое время последовательным механистом был французский ис
следователь, который работал, однако, в Америке и поэтому считается американским ученым, — Жак Лё. Его книги тоже изданы на русском языке. Он выдвинул химическую теорию поведения животных. Она заключалась в том, что любые внешние факторы, действуя на организм, меняют химизм в той точке, на которую они воздействуют. Изменение химизма приводит к тому, что мышцы в точке приложения этих сил начинают то расслабляться, то, наоборот, сокращаться, и животные вынужденно производят повороты и движения или в сторону раздражителя, или от него. Он проводил опыты, которые все это как будто подтверждали, но потом оказалось, что здесь происходила систематическая ошибка. Важно то, что здесь есть своя логика: что начав с объяснения поведения самых простых животных, он затем в виде экстраполяции переносил все на человека. Жак Лё считал, что у человека все очень усложняется, но в принципе используется один и тот же механизм: химическое воздействие на мышечную систему, в результате чего двигаются мышцы, все тело, — так возникает поведение. Это направление господствовало с 1880-х годов и до конца 1910-х годов. Его заслуга в развитии зоопсихологии состоит в том, что ученые сначала изредка, а затем и систематически стали вести экспериментальные исследования. Именно благодаря строгим экспериментам было установлено, что поведение даже одноклеточных существ не может быть объяснено так механически, как это описывалось раньше.
В 1917 году были опубликованы исследования немецкого ученого Вольфганга Кёлера, проведенные на человекообразных обезьянах (об этом я буду специально говорить далее) и впервые совершенно объективно доказавшие наличие психической регуляции поведения. С этого момента начинается третий период, который продолжается и до настоящего времени, причем эти два направления — механистическое и собственно психологическое — продолжают бороться до сих пор. Важно, что опытами Кёлера и после него были установлены методы объективного исследования психики животных, т. е. такие методы, которые не прибегают к самонаблюдению, к истолкованию но себе и себе подобным, а объективно доказывают эту7 психическую регуляцию, т. е. управление поведением на основе ориентировки в поле образа конкретной ситуации. Об этом мы еще поговорим подробнее.
ЛЕКЦИЯ 4. РАЗВИТИЕ ПСИХИКИ ЖИВОТНЫХ 3*
Теперь об основных формах поведения животных. Зоопсихология сейчас представляет собой очень развитую область, в ней работает громадное число исследователей в разных странах, есть много журналов по зоопсихологии. Но при этом нет единой картины развития психики в животном мире. Соответственно, очень трудно установить систему восходящих форм психического развития. Но более или менее уверенно на сегодняшний день можно сказать следующее. Есть одна классификация, которая не претендует на многое, но указывает, от каких условий зависит развитие психики животных. Оказывается, что таких условий несколько. Они могут встречаться на разных линиях, но они всегда дают определенную картину психического развития. Самые примитивные животные — это наименее активные. Первый этап — это травоядные, добывающие пищу путем нахождений, переходов с места на место по области, где эта пища растет; где ее нет, там они и не живут. Эти животные ведут мирный образ жизни и вынуждены более активно приспосабливаться к окружающему только при необходимости защиты от хищников. В остальном жизнь не ставит перед ними трудных задач.
Второй этап, повышающий уровень психического развития, — это жизнь в сложных условиях. Это жизнь травоядных животных, когда им приходится жить на деревьях, перемещаться с одного дерева на другое, что предъявляет высокие требования к точности движений. Здесь надо следить за окружающим полем, чтобы не стать добычей для какого-нибудь животного. Сложность среды обитания вызывает необходимость приспособления и повышает психический уровень животных.
Третий этап — это активная охота за подвижной, живой добычей. Потому что при охоте за плодом, который неподвижно висит на дереве, будет совсем другой разговор. Охота же за подвижной добычей требует каких-то хитростей, повадок и приспособлений, чтобы эта добыча тебя не заметила. И кроме того, еще более возрастает роль точной прицельности действий. И наконец, здесь выше система требований: ведь кроме сложной среды здесь есть еще и стадная жизнь, т. е. неоходимо учитывать не только конкретную ситуацию, но и других членов стада, с которыми надо считаться, а значит, надо уметь вести себя Это очень важный фактор, усложняющий условия существования и резко повышающий уровень психического развития животных Вот поэтому человекообразные обезь-
яны демонстрируют высокий уровень психического развития: они живут среди густых лесов — это довольно сложная среда, и живут они небольшими группами. Внутри этих групп есть общественные отношения, кроме того, обезьяны иногда охотятся на других живот- | ных и активно защищаются от хищников. Все это создает такую сложность в жизни обезьян, которая резко повышает психический уровень их развития. Это условия, от которых, в общем, зависит раз- ! йитие психики.
Теперь поговорим об основных формах поведения животных. Наиболее распространенной классификацией является следующая.
; Наиболее низкая, самая простая форма — это так называемые тро- пизмы. Они заключаются в повороте, движении по направлению к раздражителю или от него. Следующая форма — это инстинкты, одна из наиболее важных и наиболее трудных тем в зоопсихологии. .Инстинкты — это в основном врожденные формы поведения. Затем идут навыки. Это те формы поведения, которые приобретаются в индивидуальной жизни, новые формы поведения. И наконец, после исследований В. Кёлера выделяется разумное решение задач животными. О соотношении этих форм я потом расскажу подробнее. Пока просто назову.
Первое — это тропизмы, их еще иногда называют таксисы. Это всё греческие слова: тропос означает поворот, оборот. Отсюда литературоведческое понятие — троп. Это простой, установившийся оборот речи Здесь имеется в виду буквально поворот на раздражитель или от него А таксис — это движение. Движение на раздражитель или от него Такие реакции имеются даже у растений Самый простой пример- листья растения поворачиваются к свету, а корни, наоборот, уходят от света. Если бы вы увидели, как прорастает картофель в подвалах, то убедились бы, что его росточки тянутся к окошку подвала, а бледные корни, наоборот, уходят в другую сторону. Если поставить специальный опыт — выращивать какое-нибудь растение, хотя бы фасоль, в стеклянной баночке на толстой промокашке с питательным раствором, — то можно увидеть, что нежный стебелек поднимается и поворачивается к окну, к свету, а корни, которые прорастают через промокашку, наоборот, поворачиваются в глубину комнаты, к более темному месту Подсолнечник в течение дня поворачивается своей круглой головой, там, где семечки, вслед за солнцем Животные тоже проявляют явное отношение к раздражителям.
Например, рыбы обычно идут против течения. Человек же принимает вертикальное положение потому, что у него есть специальный физиологический аппарат, который ориентирует его в отношении центра тяжести Земли. А если вас повернуть вверх ногами, то вы будете чувствовать себя неуютно и постараетесь повернуться обратно.
Дело в том, что у рыб и тем более у человека имеется ориентация на действующую силу, но она не только механическая. Рыбы обычно идут против течения, но они могут идти и поперек течения, и по течению. Одним словом, прочной привязанности к раздражителю нет. А вот тропизмы в собственном смысле — это такие реакции, когда при воздействии раздражителей на организм включается врожденный механизм и организм идет или навстречу этому воздействию, или от него. Например, белые шарики крови идут навстречу всякому химическому раздражителю, который попадает в кровь, в том числе и пищевому. Когда пища переварена и попала в кровь, белые шарики захватывают порции пищи и разносят по всему организму. А если в организм проникает какая-нибудь зараза, вульгарно выражаясь, то эти микробы производят токсины, которые, идя по току крови, встречают когорту белых шариков, идущих навстречу этому все усиливающемуся току токсинов, пока не дойдут до того места, откуда исходит этот болезненный раздражитель. Они окружают это место и блокируют его. Внешне это выглядит как нарыв. Но при этом, конечно, нет необходимости думать, что белые шарики что-то соображают, о чем-то думают, стараются излечить своего хозяина и т. д. Тут достаточно чисто химического действия Это то же самое, что ракеты, которые настраиваются, чтобы идти по линии всевозрастающего температурного показателя. Если они попадают в хвост отработанных газов самолета, в $ону повышенной температуры, ракета поворачивается так, что струя газа идет прямо на настраивающий прибор полиции всевозрастающей температуры, пока не настигает источник. Такая машина лучше всего показывает, что никакого сознания здесь не требуется, а достаточно взаимодействия раздражителя (в данном случае температуры) и воспринимающего прибора, настроенного на этот раздражитель и на то, чтобы идти по линии всевозрастающего действия этого раздражителя.
Собственно тропизмы — это такие реакции, которые к психологии отношения не имеют, это не психологические реакции, а физиологические. Но они чрезвычайно значимы для психологии, по-
тому что как бы намечают то соотношение с внешними раздражителями, на оси которого потом начинает развиваться психика. Сначала чисто физиологическим образом намечается определенное I соотношение организма со средой. Какие-то воздействия среды, i прямо влияющие на организм, на его воспринимающие органы, б вызывают реакцию приближения и захвата этого объекта или, на- • оборот, ухода от этого объекта чисто физиологическим образом, ¦ без всякой психики. Это основное отношение раздражителя и орга- ^ низма составляет ось, по которой потом начинает развертываться и психологическая деятельность.
Следующая форма — инстинкты. Это вещь, несомненно име- I ющая отношение к психологии не только как ее предпосылка, но и как вероятная форма действия и жизни. И очень важная, потому что с давних времен и до сих пор проблема инстинктов, и особенно инстинктов у человека, — очень острая и болезненная проблема. В частности, она имеет значение для воспитания, потому что всякое подчеркивание роли органического, биологического, грубо говоря, звериного начала в человеке в своем онаученном виде всегда опирается на теорию инстинктов. Если вы это допускаете, тогда положение становится очень затруднительным. Тогда инстинкты выступают как что-то такое, что заложено в самой организации тела, с чем приходится бороться. А борьба с тем, что заложено в самой структуре организма, — бессмысленна. Это очень болезненная и общественно важная проблема. Но прежде чем решать вопрос о том, есть инстинкты у человека или нет, надо выяснить, что такое инстинкт
Само слово идет от античных времен — это последний век до нашей эры и начало нашей эры В то время была такая философская школа (потом вы о ней узнаете много больше) — стоиков, которая считала, что отличительным свойством человека является разум. А так как у животных тоже выявляется поведение вроде бы разумное в обычных условиях, однако разум у животных признавать они не хотели, то они считали, что животные наделены каким-то другим началом Его и назвали инстинктом. Это латинское слово, означающее побуждение Стоики считали, что вместо разума у животных имеется побуждение, слепое, ими самими не осознаваемое, которое проистекает из организации тела животного и толкает животное на объективно целесообразное, полезное для него поведение. Это
бессознательный разум, заложенный в животных для руководства их поведением.
С того времени понятие инстинкта как побуждения к неосознанным, но объективно целесообразным поступкам часто использовалось представителями разных религий для доказательства того, что Бог заботится о всех земных тварях.
Позднее инстинкт стал предметом тщательного наблюдения. Тогда и сложилось такое представление, что инстинкты — это сложные, хорошо скоординированные, объективно целесообразные действия, которые животное производит без всякого научения, т. е. характерное для всех представителей данного вида поведение оказывается сразу готовым и единообразным, имеющим видовой, неиндивидуальный характер. Оно врождено, передается по наследству, представляет собой стереотипные, сложные, объективно целесообразные виды поведения, которые животное выполняет, явно не понимая того, что оно делает.
Первые попытки экспериментального исследования заключались в том, чтобы показать, как тогда выражались, глупость инстинкта (хотя в обычных условиях инстинкт представляет собой необычайно мудрое приспособление). Исследователи прежде всего хотели показать, что никакой мудрости в инстинкте нет, а есть лишь цепь двигательных реакций, целесообразных в обычных условиях. Но если изменить эти условия, то поведение оказывается нецелесообразным Таких опытов провели огромное количество. Если вы почитаете Фабра, то увидите там очень остроумные опыты над инстинктами насекомых. Например, такой опыт- есть осы, которые роют гнездо в земле. Осы — великолепные строители, они быстро и хорошо копают землю. Рано утром, до их пробуждения, Фабр накрывал выход из гнезда колпаком. Когда осы пробуждались, то начинали биться о колпак, но безуспешно. Они возвращались в гнездо, снова выходили, снова бились — и так много раз. В это время начинали возвращаться «загулявшие» осы. Они подлетали к гнезду, наталкивались на колпак и растерянно летали вокруг. Затем они садились на колпак, спускались по нему до земли, прорывали в земле новый ход — и оказывались в гнезде. Таких «загулявших» ос Фабр метил капелькой краски. Он заметил, что осы, которые проделали новый ход под колпак, а затем снова вышли на поверхность, опять начинают биться об этот колпак и не пытаются войти в уже проры-
тый ход или вырыть новый. Дня через три-четыре все осы, в том числе и отмеченные Фабром, погибают от истощения. Чем Фабр это объясняет? Он считает, что осы, которые ночевали в гнезде, утром должны выйти из темноты на свет. Но выход загорожен колпаком, поэтому путь затемнен, и они разбиваются об это препятствие. А те одиночные экземпляры, которые возвращаются в гнездо еще засветло, идут, наоборот, со света в темноту. Поэтому они легко прорывают новый ход. Для них движение со света в темноту является естественным. Но оказавшись в гнезде, они разделяют участь всех его обитателей, так как оттуда для них возможен только выход на свет, а не снова в темноту — т. е. в колпак. Ограниченность адаптации этих животных ведет к тому, что они погибают. Так инстинкт в изменившихся условиях существования не рождает необходимого для выживания поведения.
Приведем еще один опыт. Фабр помещал на муравьиную дорожку часовое стеклышко, залитое водой. В центре его он ставил на высокой ножке столик и на нем — крупную каплю меда. Муравьи бросали в воду мусор, устроили по нему переход к столику и съели мед. Затем Фабр наполнил это стеклышко медом и высоко поднял его на ножке над дорожкой. Муравьи чувствовали мед, поднимались на задние лапки, облепили ножку стеклышка со всех сторон, но никто не пытался набросать под лапы мусор, чтобы с этого возвышения достать желаемое лакомство. Если они наталкиваются на лунку, они забрасывают ее мусором, для них это обычная вещь. Но немножко поднять уровень почвы, чтобы достать мед, — это уже вне их возможностей Инстинкт выступает как вполне целесообразное поведение в обычных условиях, но в измененных условиях это поведение оказывается совершенно глупым Животное, которое объективно имеет возможность достать пищу, не способно даже чуть-чуть изменить конкретные условия. Отсюда и пошли разговоры о глупости инстинкта, о слепоте инстинкта. Этой теории не нужно поддаваться. Глупое поведение животного при чрезвычайной целесообразности инстинкта даже Фабра приводило к такой мысли: животное, конечно, глупо, но его целесообразное поведение, т. е. инстинкт, свидетельствует об идее, главенствующей над материей.
С этого времени идет представление о том, что инстинкт — это цепь действий, каждое из которых ведет за собой последующее и само вызывается предыдущим, цепь, которая в результате
биологического приспособления оказалась очень целесообразной, но совершаемой механически. Такое представление повело за собой проверку, и оказалось, что при ближайшем рассмотрении инстинктивные реакции вовсе не так грубо механистичны, не представляют одного слепого действия за другим, вовсе не цепочка таких действий, где каждое из предшествующих вызывает последующее, а что внутри этого врожденного поведения есть своя мобильность, гибкость, приспособляемость к конкретным условиям. Эта приспособляемость у разных животных различна, но она есть всюду. Более внимательные исследования разоблачили многие чисто механистические представления.
Я приведу вам красивый пример из жизни насекомых. Насекомые — это область наиболее ярко выраженной инстинктивной жизни. Хотя и животные находятся в пределах инстинктивной жизни, но у насекомых инстинктивные реакции более выражены. Есть оса под названием каменщица. Она роет для своего потомства ячейку, затем цементирует ее слюной. Получаются плотные, гладкие стенки, не пропускающие влагу. Затем она охотится за добычей — кузнечиком. Она его не убивает, а только парализует. Это очень важно, потому что такой кузнечик, во-первых, живет, не разлагаясь, почти восемнадцать дней, в то время как живой, двигающийся кузнечик живет пять-шесть дней, а затем подыхает. Кроме того, убитая добыча разлагается, а живой, хоть и парализованный кузнечик продолжает жить, это живая пища. Оса забрасывает в ячейку парализованного кузнечика, а до этого откладывает туда свое яичко и затем заделывает вход в ямку так, что она становится совершенно незаметной на фоне окружающего покрова. Личинка^вылупившись, питается кузнечиком, вкушает свежее мясо и на этой доброй пище очень быстро растет, развивается, а затем пробивает себе выход и начинает жить самостоятельно.
С этой осой были проведены разные опыты. Вот один из них. Когда оса приготовила ячейку и полетела за добычей, экспериментатор нарочно разрушил часть стенки этого помещения. Оса, вернувшись с добычей, кладет кузнечика рядом с ячейкой, а сама проверяет ее состояние, ощупывает стенки и, обнаружив разрушение, заделывает стенку, возвращается за кузнечиком, но, если его уже забрал экспериментатор, улетает за следующим. Экспериментатор еще раз повторяет свои действия. Опять оса прилетела с добычей и об-
наружила разрушение, и опять его заделала. Если это повторяется несколько раз, то оса вообще бросает это место и переходит на но- | вое. Но если все обошлось благополучно, ячейка цела, то оса свали- I вает кузнечика внутрь и откладывает яичко, остается только заделать вход. В это время ее прогоняет экспериментатор и забирает яичко. г Оса возвращается через некоторое время, обследует положение, обнаруживает, что яичко отсутствует, и своим поведением проявляет растерянность. Тем не менее через некоторое время, не обнаружив Яичка, поволновавшись, она возвращается обратно и снова заделывает вход, как будто ничего и не случилось. Это уж совсем неумно. А иногда экспериментатор делает так: оставляет яичко, но забирает кузнечика — пищу для этого яичка. И опять оса обнаруживает явный непорядок, но, покрутившись некоторое время, оставляет свое яичко голодным. Оказывается, положение таково: если вы не даете животному закончить известную часть его работы, — скажем, она не закончила еще свою постройку или закончила ее только что, а вы разрушили, — тогда она проверяет и восстанавливает. Но если она опустила туда кузнечика, то больше она к постройке ячейки не возвращается. Если она теперь обнаружит, что вы разрушили эту ячейку (а от этого ее потомство может погибнуть), то она откладывает яичко и заделывает вход, хотя потомство и обречено на гибель.
Возникает следующая ясная картина: все поведение осы разбито на отдельные операции: построить ячейку, добыть кузнечика, отложить яичко, заделать вход. Если вы вмешиваетесь в ходе текущей операции, то животное старается поправить сделанные вами нарушения, оно не идет дальше Если же вы не даете ему закончить эту операцию, то оно бросает начатое и перемещается на новое место Но если оса эту операцию закончила и перешла к другой, а вы теперь производите нарушение в предыдущей части ее работы, то она обратно не возвращается, хотя и обнаруживает повреждение. У нее есть индивидуальное приспособление к обстоятельствам, но очень ограниченное, она схватывает не всю деятельность в целом, а только один его отрезок — от сих и до сих. А уж если оса перешла дальше, то вернуться назад она не может, даже если и обнаруживает какое-то нарушение. Она может приспосабливаться, менять свое поведение, но только в пределах настоящей операции. Это очень характерная особенность инстинкта. Цельная с нашей точки зрения (и с биологической тоже) деятельность для животного разбивается на отдельные
маленькие операции, и оно может индивидуально приспосабливаться к обстоятельствам только внутри этих отдельных операций. Вот разительный пример, показывающий, что даже у высших животных поведение ограничено отдельными отрезками, что они не схватывают поведения в целом.
В стаде обезьян гамадрил две самки одновременно родили двух детенышей. У одной из них детеныш быстро погиб. Между прочим, у высших обезьян это часто происходит. Тогда самки начали драться из-за единственного оставшегося детеныша, каждая тянула его в свою сторону, и они разорвали его пополам. Но интересно, что дальше каждая из них нянчилась со своим кусочком, со своей половинкой. Нянчились до тех пор, пока истек положенный срок. После этого каждая из них забыла о происшествии, и этим все закончилось. Вот таков родительский инстинкт в мире животных. С одной стороны, они готовы выцарапать друг другу глаза, а с другой — полное равнодушие к своему дитяти. Они выполняют только то, что положено, а то, что касается самого детеныша, — это их мало трогает. Каждая выполнила функцию няньки со своей половинкой детеныша и была довольна, потому что в нормальных условиях именно этим ей и полагается заниматься, все остальное делает сам детеныш. Он находит грудь, сам сосет и т. д. А если не сосет, так это его дело! Ее дело нянчиться. Сколько времени? Да столько, сколько положено. Она свое отнянчи- ла и после этого все забывает, как будто ничего и не было.
Таким образом, поведение даже высших животных делится на операции. Цельное поведение как задача перед животным не выступает. Для него задачей выступает только то, что оно должно делать на определенном отрезке. В обычных условиях это, в общем, целесообразно, но если условия изменяются, то сразу выступает слепота инстинкта. Но в рамках одного отрезка действия животного не так уж и однообразны. Когда обезьяны дерутся за детеныша, то способы их борьбы и способы захвата детеныша каждый раз варьируются. В пределах одного отрезка животные приспосабливаются к конкретным условиям, индивидуально варьируя свои действия. Но только в пределах этого отрезка. За его пределами они беспомощны, остальное — вне их охвата. Эго очень занятные формы поведения, причем даже у высших животных.
Во-первых, поведение, которое для нас выступает как целое (объективно оно и есть такое целое), для животного распадается на
отдельные самостоятельные операции. Внутри каждой операции сохраняется возможность индивидуального приспособления действий к обстоятельствам на основе образа этих обстоятельств, потому что без этого невозможно приспособление к меняющимся обстоятельствам, но только в пределах этой операции. Инстинкты представляют собой не столько цепь определенных действий, сколько цепь отдельных маленьких операций, на которые это действие делится и внутри которых животное может проявлять известную активность и подвижность, несомненно, ориентируясь в конкретной ситуации. Мы имеем перед собой такое действие, которое внешне представляется очень целесообразным, но на самом деле распадается на отдельные операции, и психологическое поведение животных возможно только внутри этих операций. То же самое представляет собой и постройка гнезд всякого рода, и многие подобные формы поведения животных. Инстинкты — это такие сложные действия, в которых важна не столько стереотипность двигательных реакций, сколько разделение на операции, пройдя которые, животное не возвращается к прежним, даже если разрушено что-то уже построенное им и это грозит сделать бессмысленным все действие. Животное выполняет все действие по отдельным операциям, будучи активным каждый раз только в отношении выполняемой операции.
Во-вторых, есть некий конечный результат, который предопределен тем, что у животного возникает какая-то потребность, которая создает чувствительность к определенным раздражителям внешней среды. Например, весной под действием света возникает период выведения потомства у большинства птиц, и прежде всего постройки гнезда Увеличенное количество света возбуждает эту потребность, которая связана с продолжением вида, и эта потребность вызывает некоторую чувствительность к определенным элементам внешней среды Но не к тем, которые относятся к вызвавшим это повышение чувствительности, а к другим — в данном случае к мелким веточкам, мягкому пуху, т. е. к строительному материалу, из которого создается гнездо. Когда возникает первый раздражитель, животное отправляется на поиски того, что ему нужно, и когда в поле его действия попадают эти вещи, то они действуют на него как раздражитель, и животное достает объект. Когда оно добыло то, что его раздражало, его добыча вызывает раздражение другого участка, а именно того, который ведет к началу определенной деятельности. Когда оно подыскивает место, подходящее для гнезда, какой-нибудь угол или место под крышей, — это оказывается третьим раздражителем. Когда животное выполняет определенную операцию своего действия, то оно может варьировать: подлетает то с одной стороны, то с другой, и каждый раз подлетает по-разному, приспосабливаясь к обстоятельствам. Один русский исследователь нашел в гнезде среднеазиатского беркута киргизские штаны. По этому поводу он задается таким философским вопросом: может ли быть врожденное отношение к штанам у беркута? Ну конечно нет. Беркут же не думает так: «Ага, это штаны...» Для беркута это что-то мягкое, а то, что это штаны, — это неважно. Но важно то, что одно дело взять штаны, а другое дело — естественную мягкую вещь. Их надо по-разному взять, по-разному нести, по-разному укладывать. Здесь он приспосабливается. Но вот то, что ему нужно мягкое для подстилки в гнездо, — это безусловно. Важно одно: действия, производимые животным, могут варьироваться, приспосабливаться к конкретным обстоятельствам. Здесь животные действуют на основе образа этой ситуации, но сами раздражители, чувствительность по отношению к ним — это вещи, предустановленные организацией животных. У животного есть такая организация, которая отвечает на определенные внешние раздражители, и вот это предустановленное отношение к определенным объектам среды как раздражителям, заложенное в их тело, — это характерная черта всякого инстинктивного поведения В инстинктах эта черта осложняется тем, что обычно сложные инстинктивные действия разбиваются на мелкие операции, и возможность индивидуального приспособления имеет место только внутри операции, а не в поведении в целом. Многие формы инстинктивного поведения животных производят странное, непонятное для нас впечатление: почему же неразумное животное интересуется каким-то предметом, который ему вообще не нужен? Но это нужно для всей цепочки его действий. Животное ведь действует в рамках определенной операции: этого добьется, переходит к следующей, но действия в целом оно не представляет себе. Это и есть инстинкт.