Исследование социальных детерминант процесса социального познания — важнейший аспект всей данной области психологии. Кроме того, что социальный контекст познания человеком окружающего мира очевиден, проблема эта является одной из самых животрепещущих в современной социальной психологии. Решение ее рассматривается многими современными исследователями как своеобразный водораздел между «американской» и «европейской» традициями. Как уже неоднократно упоминалось, острие критики «американского» подхода со стороны европейских коллег — именно в недооценке учета социального контекста при различных «когнитивистских» построениях [122].

Хотя необходимо полное исследование всех социальных детерминант для всестороннего объяснения процесса социального познания, в современной литературе предложены лишь отдельные фрагменты этой темы. Рассмотрены, в частности, два социальных фактора, имеющих особое значение в обсуждаемом контексте: социальный консенсус и проблема ценностей. Заслуга в исследовании этих факторов и их значения в социальном познании принадлежит А. Тэшфелу [154].

Термин «социальный консенсус» употребляется в психологии социального познания в двух смыслах — узком и широком. В узком смысле социальный консенсус — это некоторое согласие между испытуемым и экспериментатором в эксперименте. Хотя этот вопрос сам по себе и заслуживает большого внимания не только для социальной, но и для общей психологии, в данном случае обсуждаться не будет, поскольку это предмет особого исследования. Социальный консенсус в широком смысле слова имеет непосредственное отношение к психологии социального познания.

Социальный консенсус в широком смысле означает, что большая или меньшая «выпуклость» элементов внешнего социального окружения зависит не только от индивидуального опыта, способностей, психологического склада личности, когнитивного стиля воспринимающего, но и от принятых образцов толкования явлений в той или иной культуре, в том или ином типе общества, какой-либо его части. Эти принятые образцы суть определенные конвенциональные значения, т.е. своего рода договоренности относительно того, как будут интерпретироваться те или иные данные, полученные в процессе познания социальных явлений.

В одном из исследований приводится пример существования таких конвенций. Антрополог Халлоуэлл приводит рассказ индейца о его встрече с мифическим чудовищем Виндиго. Индеец полагал, что встретился с Виндиго, поскольку услышал своеобразные звуки, по его мнению, принадлежащие Виндиго. Т.е. он сделал вывод на основе восприятия некоторых физических стимулов. Эти стимулы для индейца значимы, поскольку базируются на некоторой «конвенции»: именно так звучит Виндиго в мифах, распространенных среди индейцев. На самом деле звук, описанный индейцем, похож на звук самолета. Однако для индейца существует различная субъективная вероятность встречи с самолетом и с Виндиго в глухом лесу. Поэтому индеец, опираясь на известное ему конвенциальное значение, интерпретирует звук, как звук Виндиго. Говоря словами В. П. Зинченко и М. К. Мамардашвили, мы имеем здесь дело с тем, как «субъективность входит в реальность» [см. 46].

В каждой культуре существуют универсальные понятия, касающиеся времени, пространства, изменения, причины, судьбы, числа, отношения частей к целому, которые определенным образом связаны между собой и, по выражению А. Я. Гуревича, образуют своего рода «модель мира», ту сетку координат, при построении которой люди воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их сознании [37]. Использование конвенциональных значений ведет к тому, что информация в значительной части не перепроверяется, так как слишком велика опора на сложившийся социальный консенсус, заданный данной культурой. Речь идет о распространенности «ходячих представлений», которые могут существовать не только в обыденном сознании, но иметь значение и хождение в каких-то, например, профессиональных кругах, в сообществе ученых или деятелей культуры. Мера их распространенности может быть различной, но ореол «так принято» свидетельствует об их силе и значимости. Однако значение социального консенсуса нельзя абсолютизировать. Естественно, что при определенных условиях в силу ряда причин он может нарушаться. Тогда социальное познание сталкивается с феноменом, получившим название «слом социального консенсуса», и этот феномен должен быть изучен и исследован специально.

Принципиальная возможность слома социального консенсуса обоснована тем, что люди, естественно, не обязательно согласны следовать «общепринятому» и среди них находятся такие, для кого остается пространство для несогласия, т.е. для реинтерпретации того, что интерпретировалось с точки зрения социального консенсуса. Без такого альтернативного взгляда на мир, на его проблемы в обществе вообще бы господствовал полный застой. Особенно ярко значение возникновения инакомыслия проявляется в развитии науки.

Как известно, при описании хода ее развития Т. Кун ввел понятие «парадигма», под которой понимается принятый в сообществе ученых в определенный отрезок времени некоторый «образ» науки, включающий в себя согласие относительно предмета исследования, методов и подходов [56]. Кун справедливо отмечал,

что, кроме научных, есть еще и вненаучные факторы утверждения и поддержания определенных парадигм: это может быть и

субсидирование тех исследований, которые осуществляются в русле принятой парадигмы, и поощрение ученых, работающих в ее рамках. Одним словом — это социальные факторы, способствующие сохранению на определенном отрезке времени принятой системы взглядов. Достаточно вспомнить социальную поддержку господствующей в 40-е гг. в советской биологии парадигмы, представленной Т. Г. Лысенко, и многие другие аналогичные примеры.

Кун внимательно рассмотрел пути «расшатывания» парадигмы и выхода науки из кризиса в случае утраты господствующей парадигмой ее силы. Таких путей три: 1) господствующая парадигма еще сможет доказать свою силу и продолжит свое существование; 2)

будет констатирован ее крах, но поиск выхода будет «отложен в долгий ящик», а старая парадигма будет продолжать свое существование как простой ярлык; 3) кризис разрешится с возникновением нового претендента на место существующей парадигмы и началом борьбы за принятие новых идей. Состоится «переключение гештальтов», если употребить когнитивистскую терминологию. Этот процесс не всегда осуществляется мирно: природа сопротивления новому — в убежденности, что и в старой парадигме есть основания для ее возрождения, что и в нее еще можно втиснуть новые факты и открытия. Поэтому иногда нужно время жизни целого поколения, чтобы убедиться в необходимости слома консенсуса.

Переход от одной парадигмы к другой означает у Куна выход ученых в другой когнитивный мир: после перехода к новой парадигме возникает как бы новое (иное) видение мира, «как если бы профессиональное сообщество было перенесено в один момент на другую планету, где многие объекты им незнакомы, да и знакомые объекты видны в ином свете» [56, с. 145]. Этот «иной свет» можно представить как определенную призму, через которую человек вообще видит мир. Рассуждения Куна о смене парадигм в развитии науки дают поэтому много полезного для более общей трактовки «смены гештальтов», которая происходит при утрате старого социального консенсуса и замене его новым, в частности при радикальных социальных преобразованиях.

В обыденной жизни, а значит и в обыденном познании социального мира «видение» его в разном свете распространено очень широко: больные какой-либо тяжелой болезнью «видят» мир через призму этой болезни, поступающие в вуз — через призму экзаменов и т.п. В психологии профессий высказано предположение о том, что для разных профессиональных групп существует различный «образ мира», в условиях становления рыночных отношений в нашей стране констатируется развитие «маркетингового мышления», что тоже свидетельствует о возможности построения весьма различных «картин» социальной реальности [44].

Различное видение мира находит свое выражение в системе употребляемого языка. Это стало предметом исследования в лингвистике, где была сформулирована известная гипотеза Сепира— Уорфа. Суть ее заключается в том, что воспринимаемый и осмысливаемый нами мир строится на основе определенных языковых норм: элементы мира обозначены при помощи единиц языка; мы выделяем в мире явлений те или иные категории, связываем их так, чтобы они были организованы, а это предопределяет использование некоторой языковой системы, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Гипотеза Сепира-Уорфа получила название «гипотезы лингвистической относительности», поскольку она обосновывает мысль о том, что сходная картина мира может существовать только при некотором сходстве языков, ее описывающих.

По мнению ряда исследователей, в гипотезе Сепира—Уорфа можно выделить два существенных принципа: 1) группы людей, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают и постигают мир; 2) причиной познавательных различий служит язык [см. 53]. Первый принцип в строгом смысле слова и есть гипотеза лингвистической относительности. Второй принцип есть доктрина лингвистического детерминизма. Судьба каждого из этих принципов в истории дальнейшего развития науки различна. Второй принцип с самого начала кажется чрезмерно категоричным: вряд ли даже в качестве гипотезы можно принять положение о том, что все результаты различий в познавательных процессах обусловлены только языком. Если бы это было так, люди вообще не могли бы воспринимать и познавать мир, а могли бы лишь говорить о внешнем мире. Что касается первого принципа (который и подучил особенно широкую известность), то он также подвергался серьезной критике, главным образом при опоре на результаты многочисленных экспериментальных исследований.

Эти исследования использовали те идеи Уорфа, где он вычленил отдельные аспекты языка, которые оказывают особое влияние на мышление. Это — лексика, т.е. определенный словарь, которым пользуются люди, и грамматика — правила комбинирования значащих единиц.

По поводу роли лексики в познавательных процессах существует много наблюдений и экспериментальных работ. Известен тот шок, который испытали ранние исследователи проблемы, узнав, например, что в Греции времен Гомера не было полного, с нашей точки зрения, цветового словаря, т.е. отсутствовали наименования многих известных цветов. Иллюстрации этого явления мы находим в упоминаемом исследовании А. Р. Лурия, просившего неграмотных узбекских женщин определить цвет показываемых им «зеленых» предметов (травы, веток, листьев). Слово «зеленый» отсутствовало в их словаре, но это не значит, что они не воспринимали этот цвет. Напротив, восприятие зеленого цвета было гораздо более дифференцированным: узбекские женщины различали «цвет увядшей травы», «цвет скошенного сена» и т.п. Таким образом, несмотря на различия в лексике, можно «договариваться» относительно значения многих различных по звучанию слов. Это же подтверждается и практикой перевода с одного языка на другой. Поэтому был сделан вывод о том, что языки различаются между собой не столько тем, что в них можно выразить, сколько тем, что в них легче выразить. Это дало основание для более смягченной трактовки гипотезы лингвистической относительности.

Аналогичное заключение было сделано и на основании экспериментов, выявляющих роль грамматики в познавательных процессах, которую Уорф называл «способом говорения». Традиционные для большинства языков грамматические формы (например, временные различия — существование глаголов в настоящем, прошедшем и будущем времени) значительно модифицированы в нетрадиционных языках. Большое количество экспериментов проведено в детской психологии, например, на различное употребление выражений, сравнивающих предметы: «больше чем», «меньше чем». Выясняется, что в разных культурах у детей установлены разные тенденции по поводу того, в каких случаях надо употреблять выражения «больше чем» и «меньше чем» [см. 53].

Так же как и в случае с экспериментальным изучением особенностей лексики, в экспериментах по различиям грамматики было выявлено отсутствие жесткой связи между языком и характером познавательных действий. Напротив, были выявлены некоторые лингвистические универсалии. В частности, примененный Ч. Осгудом метод семантического дифференциала позволил установить, что структура коннотативных значений (т.е. не определений, дефиниций, а систем эмоциональных ассоциаций, возникающих при употреблении какого-либо слова) одинакова во всех культурах.

Все это дало основания «умерить» претензии гипотезы лингвистической относительности на универсальность. Тем не менее сам факт огромной роли языка в возникновении, существовании и сломе социального консенсуса не может быть оспорен.

Большой интерес представляет такая особенность механизма слома социального консенсуса: как только возникает несогласие со старым конвенциональным значением, сразу же образуется новый консенсус, т.е. утверждается как бы новая очевидность фактов. Потребность в консенсусе так велика, что простой слом старого оказывается недостаточным, нужна новая договоренность относительно того, как толковать те или иные феномены и связи между ними. Доказательства легко найти в истории науки и культуры. Как в свое время оказалась сломленной парадигма генетики в сообществе советских биологов (в значительной мере за счет внеакадемических факторов), так после свержения Лысенко вновь было установлено согласие по проблемам наследственности. Другой пример из истории физики, когда последовательно сменялись парадигмы относительно природы света: корпускулярная — волновая —

современные представления. Еще значительнее проявляет себя указанный механизм при сломе консенсуса, касающегося проблем социальной жизни. Эпоха радикальных преобразований в нашей стране демонстрирует это с очевидностью: отношение к частной собственности, рынку, многопартийности — тому примеры.

При анализе природы социального консенсуса невольно напрашиваются аналогии с феноменом конформизма, хорошо изученным и описанным в социальной психологии. В настоящее время предпринята попытка связать феномен конформизма и закономерности работы с социальной информацией. Г. Джерард и М. Дойч Разработали «информационную теорию конформности». Они предположили, что конформность — часть более общего процесса: последствий поиска человеком информации в ситуациях, где ему приходится оценивать свое поведение и соотносить его с поведением других. Такое сравнение необходимо для того, чтобы уменьшить неопределенность своего положения в ситуации. Но коль скоро человеку приходится сравнивать себя с другими, ему приходится сравнивать и свои интерпретации ситуации с интерпретациями других. Механизм такого сравнения не укладывается в традиционные схемы социального сравнения, разработанные еще Л. Фестингером. Новые объяснения и предлагаются в информационной теории конформности Джерарда и Дойча. Сравнение двух интерпретаций особенно значимо, если сравниваются интерпретации большинства (группы, общества) и меньшинства. Это имеет прямое отношение к слому социального консенсуса: он может быть интерпретирован как превращение взглядов меньшинства во взгляды большинства. Меньшинство выступает здесь как носители нового, еще не установившегося консенсуса, а большинство — как защитники существующего конвенционального значения. Для наглядности сопоставления двух моделей «влияния» (большинства и меньшинства) предлагается следующая схема (рис. 16).

Данная схема полезна не только для понимания дальнейшего развития теории конформности (когда утверждается, что давление тип

влияния И кфор.м;

(«убеж; шнонное Норма!

хение») («давле ивное

ние») ФУНКЦИИ

РЕФЕРЕНТНОЙ

ГРУППЫ *

Сравни— (хочеип хочешь Y

ге.тьная Норма!

> — так, 1 | (как «ь

— этак)

I 1 гивная

!адо») — ОСНОВАНИЯ

?ВЛАСТИ. 3

ЭК( '

:пертиза—з ' 1 акон рскоме ндация narpaj ia п[ >ика' ' ХАРАКТЕР

ИЗМЕНЕНИЙ ?

интернализа Г '

дня интерп 1

ретация 'Г '

согла '

сие

Рис. 16 Типы социального влияния (схема Джерарда — Дойча) —

«влияние» может оказывать не только большинство, но и меньшинство), но и для понимания механизма слома социального консенсуса: меньшинство, предоставляя новую информацию,

убеждает в правильности своей интерпретации факта или события и не навязывая своей точки зрения, добивается ее принятия. С этой же идеей мы столкнемся и при рассмотрении концепции С. Московиси. Он рассматривает эту проблему как на экспериментальном так и на макроуровне. В одном из экспериментов Московиси [1441 доказывалась возможность для меньшинства «взять верх», т.е. преодолеть влияние большинства. Двум группам испытуемых демонстрируются слайды, на которых «изображен» голубой цвет. В экспериментальной группе, состоящей из шести человек, имеются два сообщника экспериментатора и четверо «наивных». Так вот, сообщники утверждают, что демонстрируется зеленый цвет. Они — меньшинство, но влияют на позицию «наивных»: в

экспериментальной группе 8,4% «наивных» соглашались с тем, что на экране зеленый цвет. Более того, у них изменялся порог цветового различения: при демонстрации «гаммы» (плавный переход от

голубого к зеленому) «наивные» фиксировали появление зеленого раньше, чем то же делали испытуемые в контрольной группе, где сообщников экспериментатора не было.

Вывод Московиси заключается в следующем: меньшинство

может победить своим влиянием и превратить свою позицию в «норму» (кстати, по Джерарду и Дойчу, это означает превращение информационного влияния в нормативное), но для этого необходимо соблюдать несколько условий поведения меньшинства, демонстрировать с его стороны определенный стиль поведения. Он включает такие черты, как устойчивость позиции, уверенность при ее демонстрации и, наконец, аргументированность в защите представляемой информации. В ситуации конфликта между мнением индивида и мнением большинства (что описано в традиционных исследованиях конформности) достигается навязывание не согласия, как такового, а демонстрации согласия, но зато эффект наступает быстрее. При разрешении же конфликта между индивидом и меньшинством со стороны меньшинства происходит как бы приглашение к размышлению за счет предоставления новой информации, к поиску нового. При соблюдении названных условий стиля поведения меньшинства влияние его становится результативным, хотя этот результат и появляется позже.

Московиси пытается перенести полученные в экспериментах результаты на макроуровень. Он полагает, что изученный феномен Дает основания предположить, что все новации в обществе можно скорее ожидать от меньшинства, чем от большинства. Более подробно он обращается к этому в своей теории социальных представлений, которая будет рассмотрена ниже.

Кроме описанных проблем, есть еще ряд вопросов, относящихся к проблеме социального консенсуса. Главный из них — культурные различия в способах общения. Познание социального мира никогда не может быть продуктом одного индивида, построение картины мира возможно лишь при условии коммуникации между людьми, обмена значениями наблюдаемых явлений. Именно поэтому в этом процессе огромную роль играет язык. В этой связи уместно привести слова В. Гумбольдта: «Различия языка — это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения его» [цит. по: 84, с. 24], недаром говорится, что каждый язык есть своеобразное мировидение. В отечественной школе психологии этому факту придается большое значение: в рамках идеи Выготского—Леонтьева об

опосредованности психических процессов системой значений любой текст трактуется как совокупность различных коннотаций, специфических смыслов, что как раз и задано культурой [63].

Разный смысл, вкладываемый в одни и те же понятия и выраженный одними и теми же словами, приводит к разной трактовке и конвенциальных значений. Так, например, в многочисленных экспериментах в смешанных американо-азиатских группах студентов на выявление смысла понятий «коллективизм» и «индивидуализм» была показана невозможность конвенции при разносмысловом употреблении одних и тех же понятий. Духовный опыт народа — носителя данного языка веками порождает определенную картину мира, консенсус по поводу которой выражен в совершенно определенных словесных формах. Чрезвычайно интересны с этой точки зрения многочисленные исследования, посвященные «загадочной русской душе», где многие особенности не только национального характера, но и построения картины мира отчетливо проявляются в русском языке [см. подробно 90].

К этому следует добавить и такой элемент культуры, как визуальная информаци: в искусстве, рекламе, различных графических изображениях также имеет место конвенциональная представленность (плакаты и лозунги одной страны могут быть абсолютно непонятны в другой). Правила интерпретации визуальной информации также заданы культурой, и они также являются элементом социального консенсуса. В этом смысле большой материал дают исследования по межкультурной коммуникации.

Зависимость интерпретации категорий от культурного контекста обусловила возникновение в социальной психологии особого способа анализа этого явления, получившего название «дискурсионный анализ», иногда даже противопоставляемого социальнопсихологическому подходу, трактуемому как «чисто когнитивный». Дискурс-анализ рассматривается сегодня как один из аргументов «европейского» подхода, а иногда и как фрагмент социально-психологического постмодернизма, направляющего свое острие на когнитивную «стерильность» американского варианта психологии социального познания.

Родоначальником дискурс-анализа является английский ученый Р. Харре, но к настоящему времени концепция уже получила широкую известность и много других авторов работает над ее развитием [127а, 145].

Исходным понятием является понятие «дискурс». Его содержание раскрывается различными исследователями весьма различно, и сами они часто иронизируют над многозначностью термина. Однако все выделяют самое главное: дискурс — это рассуждение по поводу какой-либо проблемы, обсуждение ее. Предполагается, что дискурс в самом широком смысле слова — это все формы «разговора» или «письма», т.е. использование любого текста, устного или письменного. В этом значении дискурс и рассматривается как важнейшая составляющая процесса коммуникации между людьми. В применении к психологии социального познания включение дискурса в процесс обсуждения содержания категорий имеет огромное значение: именно в ходе «разговора» это содержание только и может уточняться. Без обсуждения с другими людьми категории не могут наполняться сколько-нибудь одинаково воспринимаемым содержанием. Дискурс —

общение с использованием языка — потому необходим для построения адекватной картины социального мира, что сами образы его должны быть «обозначены», «названы». Категории, которыми описывается мир, выражены при помощи языка. Чтобы различные группы и отдельные индивиды могли совершать совместные действия в этом мире, они должны понимать, о чем идет речь, т.е. вырабатывать разделенные, разделяемые всеми системы значений. Дискурс и есть путь не только к пониманию друг друга и всего мира в целом, но и совместное вырабатывание образа социального окружения, конструирования социального мира.

Примеров этого очень много в любых жизненных ситуациях. Так, группа исследователей из Бристольского университета в Англии проанализировала тексты протоколов, составленных в полиции по поводу волнений, устроенных студентами на улицах. В частности, в различных показаниях очевидцев применительно к характеристике события употреблялись такие термины, как «бунт», «беспорядки», «движение» и т.п. Рассмотрение реального события было затруднено из-за абсолютного несовпадения не только его оценок, но даже простых описаний.

Между тем, как подчеркивают исследователи, важно не просто понять, как возникает категория, как осуществляется отнесение к ней вновь воспринятых объектов (чем, по их мнению, занимается традиционная психология социального познания), но выявить возможности данной категории стимулировать определенное действие. Разговор и обсуждение должны обеспечить такую трактовку категории, которая и приведет к определенному действию. Это происходит потому, что лишь в ходе обсуждения категория предстает не просто как довольно застывшая структура, состоящая из определенных признаков, а как реальный элемент социальной жизни: она наполняется содержанием на основе дополнения ее характеристиками, приводимыми разными участниками дискурса. Поэтому сама категория в ходе этого процесса действительно «конструирует» мир, одновременно уточняя его образ и направляя некоторое действие внутри этого мира.

Многие сторонники идеи дискурса (К. Герген, М. Фуко) полагают, что именно она знаменует собой новую парадигму в социальной психологии, поскольку связывает процесс познания социального мира и действия в нем. Введение идеи дискурса способствует выходу исследований из лаборатории в реальную жизнь, поскольку значение имеет лишь обсуждение реальных текстов, т.е.

тех, которые функционируют в реальных социальных ситуациях. В ходе их обсуждения оттачиваются конвенциальные значения, т.е. более или менее согласованные интерпретации тех или иных понятий, употребляемых для описания социальных объектов и событий.

Социальный консенсус, таким образом, вырабатывается в ходе дискурса, и идея обязательного включения коммуникации в процесс социального познания получает еще одно свое подтверждение. Если учесть, что язык есть всегда элемент культуры, то становится ясным факт социальной детерминации всех этапов процесса работы с информацией. 1.