Систематическая разработка лингвистических аспектов теории ИСС до настоящего времени не проводилась (единственный обзор литературы см.Спивак 1985). Однако в рамках психолингвистики уже накоплен богатый материал, ставящий принципиально важные для нас проблемы, а в известной мере и намечающий подходы к их решению. В этом смысле обзор литературы, построенный в соответствии со сформулированными в предыдущем разделе предметом и методом лингвистики ИСС, позволяет наметить наиболее актуальные направления в исследовании этой предметной области и конструктивные подходы к их разработке.
В дальнейшем изложении данного раздела мы прежде всего обратимся к психолингвистическим коррелятам сдвигов функционального состояния человека по шкале нормальных, «неизмененных» состояний, а вслед за этим на шкалах измененных состояний рассмотрим аналогичные данные, полученные преимущественно при наблюдении речевой деятельности носителей русского языка. Разделы текста, вводимые литерами в квадратных скобках, примерно соотносятся с участками, помеченными теми же литерами на рис. 1, с целью наглядности изложения.
[А]              При рассмотрении динамики бодрствования человека, наше внимание прежде всего останавливается на данных, полученных в результате изучения воздействия эмоций различной направленности и степени выраженности на поведение психически здорового (нормального) человека, не испытывающего особых нагрузок. Как известно, деятельность личности в целом, не исключая и речевой деятельности, проходит при постоянном воздействии потребностей, переживаемых как эмоции. Дальнейший горизонт теоретического понимания проблемы связан с принятой и углубленной в свое время А. Н. Леонтьевым концепции «трех координат эмоции», с разработкой так называемой «информационной теории эмоций» П. В. Симонова, с «когнитивно-аффективной концепцией» Дж. Сингера и целым рядом работ, расширяющих их, с одной стороны — в сторону нейрофизиологических коррелятов, а с другой — в сторону социогенных факторов (см. Изард 1980:31—5-1; об актуальных проблемах теории эмоций в связи с традицией У. Джеймса особо см. Симонов 1996).
Необходимым условием порождения любого высказывания, безусловно, является более или менее выраженный эмоциональный фон. Другое дело, что полный учет степени и характера воздействия данного фона на мышление и речь представляет собой особо сложную, пока не решенную проблему. Не случайно, описывая пять базовых признаков современной «когнитивной революции», американский историк науки Г. Гарднер включил в их число временное вынесение за рамки строгого исследования «влияния аффективных факторов, или эмоций» (Gardner 1987:6; в связи с проблемами общего языкознания к истории «когнитивных революций» недавно обратилась Р. М. Фрумкина 1995:100—105).
Несмотря на наличие таких объективных препятствий, в данной области был проведен ряд конструктивных обобщений. Концептуальную базу для их обобщения представляет материал сохранившей свою актуальность главы «Эмоциональность в речи и языке» книги К. А. Долинина (1978:229—274). Конструктивным для нашей темы представляется вывод о том,-что «типичные высказывания аффективной речи — это не разрушенные фразы, а неготовые, недостроенные предложения» (Долинин 1978:251). Естественно, что такое утверждение имплицирует признание достаточно сложного, многоэтапного механизма порождения речи. В качестве такового избрана модель, разработанная А. А. Леонтьевым и Т. В. Ахутиной, в рамках которой получили обобщение и завершение выводы целого ряда специалистов в области речевой деятельности; она имеет принципиальное значение также и для нашего' исследования. «В эмоциональной речи, порождаемой спонтанно, высказывание не проходит полной обработки и подается на выход грам
матически недооформленным или оформленным на скорую руку» (Долинин 1978:252). Сказанное можно дополнить тем, что одной из общих тенденций динамики сложных систем является выполнение «свойства эмерджентности по Нейману», подразумевающего сложные перестроения в системе, компенсирующие выпадение (или торможение функционирования) ее отдельных звеньев (для речи — механизма порождения высказывания), а частной тенденцией — ее простой дефект.
Основным механизмом, допускающим продолжение речевой деятельности при более или менее сильной помехе, создаваемой эмоцией, признается процесс временного снятия грамматической структуры и ее замены на коммуникативную. При умеренной эмоции такая тенденция будет обуславливать постепенное нарастание «построений с субъективным порядком компонентов», при сильном аффекте — преобладание тем и рем, формально связанных преимущественно линейной последовательностью. Таким образом, намечена принципиальная возможность ранжирования ведущих способов организации высказывания при различной степени выраженности эмоции. Указанная тенденция находит свое воплощение в повышенной вероятности употребления ряда моделей «эмоционального синтаксиса». К ним относятся все модели, подчеркивающие коммуникативную структуру, и в первую очередь — сегментированные предложения. Далее отмечается повышенная вероятность употребления эллиптических конструкций различных типов, поскольку (с точки зрения нормативного синтаксиса) сегменты, на которые делится речь при дислокации по Ш. Бал- ли, представляют собой именно эллиптические конструкции. Важную роль играют и повторы разного рода, выражающие эмоцию за отсутствием более адекватных и простых средств (тут можно предположить и действие механизмов выражения хезитации, связанной с ощущением недостатка времени или сил на перепланирование речевой программы):
В сходном направлении движутся мысли и других авторов, развивающих парадигму, начатую трудами Ш. Балли. Так, Г. Н. Акимова рассматривает в качестве типичных для [эмоционально*] экспрессивного синтаксиса такие конструкции, как парцелляция, сегментация, лексические повторы с синтаксическим распространением, вопросно-ответные построения в монологической речи, цепочки номинативных предложений, вставные конструкции, экспрессивное словорасполо- жение. Их общим признаком полагается синтагматическая расчлененность, в свою очередь реализующая общую тенденцию к сегментации речи по Ш. Балли (подробнее см. Акимова, Богданов, Бондарко, Вербицкая, Гордина и др. 1982:111—115).
В более поздних исследованиях эмотивный синтаксис формализуется при помощи способов изменения порядка слов
(дислокации, инверсии, интеркаляции) и способов реорганизации эмотивных структур (репризы, редукции, компрессии, реконструкции), в свою очередь реализующих такие базовые грамматические категории, как обособление, транспозиция и парцелляция (Турбина 1996:34—35). Кроме того, в области синтаксиса отмечается повышенная вероятность применения некоторых моделей вопросительных и восклицательных предложений, по определению имплицирующих более тесную связь с эмоциями, чем другие модели предложений (ср. Баранов

1993. . Наконец, обсуждается возможность наличия особого психолингвистического механизма, действующего на уровне как предложения, так и целого текста, в компетенцию которого входят разделение высказывания на «эмоциональнооценочный» (маркированный) и «диктальный» (нейтральный) блоки и их расположение в определенном порядке, чаще всего первого — в начало и/или конец высказывания, а второго — в его середину (подробнее см. Гак 19976:88, 94).

На уровне «грамматики слова» традиционно выделяется повышенная склонность к употреблению слов и особенно фразеологизмов, где предметно-логическое значение действительно довольно неопределенно и во многом зависит от контекста (Долинин 1978:259). К первым принадлежат прежде всего междометия, бранные слова, оценочные слова; к последним — восклицательные и оценочные фразеологизмы, а также клише в целом, обозначающие наиболее типичные, часто встречающиеся коммуникативные ситуации. Возможные мозговые механизмы данной тенденции ранжируют от преимущественной активации правополушарных структур, поддерживающих реализацию холистических стратегий восприятия и порождения речи, — до опосредованного рядом других звеньев влияния лимбической системы, задействованной при обеспечении как эмоционального, так и стереотипизированного поведения (подробнее см. главу «Нейрофизиология эмоций» в монографии Н. П. Бехтеревой 1988:105—126).
Более специальные лексико-семантические исследования указывают на вероятное упрощение структуры семантических полей, вскрываемое по данным эмоциональной речи. В качестве одной из ведущих тенденций рассматривается упрощение структуры тематических групп, выражающееся в постепенном снижении разнообразия употребляемых гипонимов различных уровней (Петренко 1990:24—26). Перспективным направлением изучения эмоциональной лексики является разрабатываемый в настоящее время, преемственный оксфордской школе (а в другом плане — лингвистическим установкам В. Вундта) подход, связывающий так называемые «симптоматические выражения» с их соматическими коррелятами (Апресян, Апресян
1993:33—35; ср. Амирова, Ольховиков, Рождественский 1975:382; Данилова, Онищенко, Сыромятников 1990).
В области фонологии отмечается повышенная роль интонации, которая признается практически ведущим средством передачи эмоции. К числу причин такого положения относится сравнительная легкость интонационного разделения темы и ремы, необходимого при дислокации предложений нормативного строя. Предмет рассматриваемой книги не предполагал более дробного рассмотрения компонент фразовой интонации (к примеру, мелодики или интенсивности), равно как и суп- расегментных единиц в целом. Однако эти аспекты активно разрабатываются в экспериментальной фонетике, с весьма обнадеживающими результатами. Так, в диссертационном исследовании акустико-фонетических параметров эмоциональной речи, выполненном В. X. Манеровым (1975), показано, что применение небольшого набора параметров — прежде всего характеристик частоты основного тона, а также интенсивности сигнала — позволяет уверенно автоматически распознавать степень эмоционального возбуждения говорящего (в нашей терминологии, положение на основной шкале «сон-аффекты», см. рис. 1), и с меньшей достоверностью — конкретный тип эмоции. Разработки А. В. Никонова (1985) позволяют уверенно автоматически разделить уже три эмоциональных состояния разных типов (тревогу, радость и гнев), а также отличить их от утомления при помощи минимального набора из трех индексов, дающих численную оценку длительности пауз, среднего уровня речи (по интенсивности интонации), а также латентного времени ответной речевой реакции. Другие авторы говорят о конструктивности анализа эмоциональной речи при помощи показателей речевого ритма (Антипова 1990, ср. более ранний обзор, посвященный актуальным проблемам в изучении интонации: Антипова 1986).
При изучении распознавания эмоции, выраженной при чтении эмоционально нейтрального текста психически нормальными дикторами, а также чтецами, страдающими нарушениями психической деятельности (причем эти нарушения затрагивали и эмоциональную сферу), в настоящее время удается удовлетворительно разделять и ранжировать по интонационным характеристикам шесть основных эмоциональных состояний — от подавленности до гнева, а также отделять психическую норму от патологии (Креславская 1986). Высказано и обосновано предположение, что успешность распознавания эмоции зависит от специфического типа личности, в данном случае проявляющегося по трем направлениям (тип перцептивной активности, когнитивная установка, эмоциональная возбудимость) (подробнее см. Манеров 1990; обзор актуальных тенденций в исследованиях данной области см.в
материалах симпозиумов: Эмоции и автоматическое распознавание речи 1989; Речь, эмоции и личность... 1978). Более широкий контекст проблемы представлен недавно полученными аргументами в пользу значительно более тесной связи звука и смысла при их обработке в мозгу, чем это предполагалось в традиционной нейролингвистике (подробнее см.: Медведев, Бехтерева, Воробьев, Рудас, Пахомов и др. 1997).
Не вполне выясненным остается вопрос о том, в какой мере эмоциональное напряжение может воздействовать на уровень собственно линейных фонологических единиц. В этом плане заслуживает внимания не нашедшее пока адекватного продолжения исследование австрийского фонолога Р. Леодоль- тер, проведенное по довольно эффективной методике (на эту работу внимание автора обратил А. И. Домашнев). В данном исследовании наблюдалась спонтанная речь подсудимых по ходу разбирательства их дела в австрийском суде. Все подсудимые свободно владели как общенемецкой, так и австрийской фонологическими системами — близкими, но качественно разными. В числе результатов выделяется тот вывод, что люди, попавшие на скамью подсудимых впервые, существенно усиливали склонность к использованию немецко-австрийского выговора. Напротив, у рецидивистов особых изменений не наблюдалось (Leodolter 1973:13).
С одной стороны, для людей, попавших на скамью подсудимых впервые, суд, безусловно, является неприятным. Можно предположить, что такое положение индуцирует настолько сильные эмоциональные переживания, что они затрагивают и уровень фонем, обычно остающийся интактным. С другой стороны, нельзя исключить и того, что диалектный немецко- австрийский выговор усваивается первым, еще до школы, и под нагрузкой сильных переживаний восстанавливается в полном объеме, в соответствии с общими принципами эволюционной психофизиологии. Накопленный к настоящему времени материал позволяет рассматривать обе точки зрения как конструктивные. Они получают свое подтверждение и в исключительно богатом материале, накопленном к настоящему времени в области изучения билингвизма. Заметим кстати, что при переключении в его рамках с одного языка на другой задействуется многошаговый психолингвистический механизм, предоставляющий достаточные возможности для сравнительного анализа с диссолюцией другого происхождения (Имедадзе 1979:199—200).
Что касается работы Р. Леодольтер, то она выполнена в традициях школы В. Дресслера, уделившей особое внимание динамике исчезновения языка в условиях двуязычия или многоязычия (подробнее см. Dorian 1981). В рамках школы найдены аргументы в пользу того, что это исчезновение может проходить
в виде многошагового прерывного процесса (правда, в отношении звуковой материи языка аргументы являются пока более фонетическими, чем фонологическими, ср. Mohan, Zador 1986:311—317). Можно утверждать, что более полный учет результатов, полученных школой В. Дресслера, способен- существенно расширить арсенал идей и методов исследователей эмоциональной речи.
Рассмотрев ведущие характеристики эмоциональной речи преимущественно на материале письменных источников, К. А. Долинин высказывает убеждение, что большинство их имеют закономерные соответствия в результатах экспериментального наблюдения и устной речи. Действительно, обращение к исследованиям таких специалистов в области психолингвистических аспектов эмоциональной речи, как Э. JI. Носенко, в общих чертах подтверждает такое положение. К числу наиболее прочно установленных проявлений в речи выраженного эмоционального напряжения данный исследователь относит прежде всего повышение вероятности употребления слов-паразитов, клише и эмоционально-значимых слов. Отмечается также нередкое увеличение количества усилительных частиц. По мере нарастания эмоционального напряжения учащаются ошибки согласования. На уровне «грамматики предложения» отмечается нарастание числа незавершенных предложений, инверсированных фраз, происходит постоянное разрушение целостности сверхфразовых единств. Неизбежно возникающие сбои в порождении речи восполняются паралингвистическими средствами (прежде всего — их кинетической разновидностью, то есть жестами и мимикой). Безусловно существенными полагаются и изменения в сфере интонации. Наибольшей динамикой отличается фразовая интонация, а в ее рамках — такие компоненты, как темп речи (он может как ускоряться, так и замедляться), а также паттерны паузирования (Носенко 1980).
При умеренном эмоциональном напряжении отмечается общее тяготение к активизации «стереотипизированНого» речевого опыта. Такое положение позволяет предположить, что представления о динамике психической деятельности, сформулированные в рамках эволюционной физиологии, могут оказаться небесполезными для объяснения механизмов порождения эмоциональной речи. Указанная тенденция привлекается, в частности, к объяснению результата ассоциативного эксперимента. Выяснено, что уже при небольшом волнении перестраиваются структуры ответных речевых реакций. При этом происходит сдвиг в пропорции синтагматических и парадигматических ассоциаций, приводящий к преобладанию первых.
Происходит также перестройка в организации кратковременной памяти. Она выражается в большей успешности запоминания и воспроизведения эмоционально-значимых, в осо
бенности*— положительно окрашенных слов. Другим фактором может служить временное перестроение семантических полей, о вероятности которого свидетельствует тестирование генерализации (точнее, родо-видовых отношений в рамках тематических групп). Отмечается также общее ухудшение связности речи, начинающееся с построения сложных конструкций (Носенко, Егорова 1992).
Выводы Э. JI. Носенко подтверждают значительное количество психолингвистических исследований эмоционального напряжения или удовлетворительно согласуются с ними. Так, в серии убедительно спланированных наблюдений А. А. Родионова была отмечена такая присущая эмоциональной речи закономерность, как безусловная устойчивость оперирования терминами и терминологическими сочетаниями при общем снижении словарного запаса, за счет прежде всего падения употребимости низкочастотных слов. Можно предположить, что данная тенденция отражает общее тяготение к употреблению клишированной лексики при помехе, создаваемой эмоциональным напряжением. При пересказе предложенного текста отмечена тенденция к замене конструкций со сказуемым, выраженным глаголом в пассиве, на синонимичные им конструкции с глаголом в активе. Сложные распространенные предложения постепенно уступали место простым нераспространенным. Среди способов данного перехода выделяется употребление предложных групп, а также инфинитивных групп в качестве несогласованных определений (следует предположить, что такая закономерность отражает общее тяготение к сегментированию речи под действием эмоционального напряжения). При этом решительно преобладает прямой порядок слов (Родионов 1985:11—13).
В работе С. С. Галагудзе, проведенной на материале ассоциативного теста при эмоциональном напряжении, отмечена перестройка пропорции парадигматических и синтагматических реакций. При этом на первое место постепенно выходят речевые реакции, реализующие простые, рано упроченные языковые стереотипы. Отмечено общее падение времени ответной речевой реакции, с дальнейшей детализацией по частям речи и частотности слов-стимулов (Галагудзе 1980). Здесь нужно отметить, что как А. А. Родионов, так и С. С. Галагудзе использовали для своих наблюдений речевую деятельность практически здоровых носителей русского языка в условиях сдачи экзамена. С одной стороны, данная ситуация; безусловно, не является ни необычной, ни экстремальной для носителя современной городской культуры и потому вызывает не более чем эмоции той или иной степени выраженнЬсти. С другой стороны, сильное интеллектуальное напряжение при дефиците времени и общая ответственность ситуации вызывают повы
шенную вероятность возникновения настоящего стресса. Точное измерение последней в данных условиях затруднительно, однако само появление стресса вполне возможно.
Исходя из этого, можно утверждать, что собранные названными исследователями материалы находятся на границе с характеристиками речи при стрессе, нередко переходя ее. Данное положение отражено нами в терминологическом сочетании «эмоциональное напряжение», подробная разработка которого выходит за пределы настоящей книги. В качестве общей параллели отметим концепцию физиолога М. М. Хананашвили, рассматривающего в принципе любую эмоцию как субъективное переживание особого, «скрытого функционального состояния мозга» (подробнее см. раздел «Структурно-функциональная организация эмоций» в книге: Хананашвили 1972: 90-100).
Итак, общие направления изменения речи при нарастании эмоционального напряжения отмечаются целым рядом исследований. Вместе с тем, по данным лингвостатистики, выделяются и некоторые закономерности, не находящие себе прямого соответствия в стилистических исследованих. К их числу можно, к примеру, отнести изменение пропорции, соотносящей количество глаголов с количеством существительных и прилагательных, употребляемых в спонтанной речи. По данным Э. JI. Носенко, при эмоциональном напряжении первое проявляет тенденцию к росту, а второе — к уменьшению. Нужно заметить, что такая тенденция наблюдалась и была определена Kaic существенная при тестировании эмоциональной устойчивости человека еще в 1920-х годах, однако не нашла прямого отражения в построенных позже моделях речевой деятельности. Получив известность под названием «индекса Шлисмана», она эпизодически наблюдалась и далее на материале эмоциональной речи (см. Диагностика психического развития 1978:195). Скорее всего, она продолжает достаточно выраженную тенденцию, присущую уже обиходно-разговорной речи в целом (Красильникова 1980:42). В дальнейшем изложении нам предстоит вернуться к ее разработке.
Другим конструктивным наблюдением Э. JI. Носенко явилось нахождение некоторых неочевидных коррелятов определенных форм эмоционального стресса (преимущественно — импульсивной и тормозной). Так, при преобладающем развитии возбудительного процесса под действием эмоционального напряжения при аудировании, испытуемые значительно лучше распознавали начало фраз, а при доминировании тормозного процесса — их конец. Таким образом, на психолингвистическом материале были получены свежие аргументы в пользу представлений о динамике высшей нервной деятельности, восходящих к известным положениям И. П. Павлова, развитым

3. Заказ 2980
   в работах школы Б. М. Теплова—В. Д. Небылицына (ср. параллельные выводы в работе: Leight, Ellis 1981).

Прицельная стимуляция строго определенных структур головного мозга, входящая в арсенал современной нейрофизиологии и предпринимаемая в лечебно-диагностических целях, позволяет моделировать в условиях клиники весь диапазон эмоциональных состояний человека в форме, отвечающей строгим научным критериям. Как выяснилось при наблюдении этих состояний, в речевом поведении обнаруживаются определенные феномены, регулярно сопровождающие установление определенной эмоции (другие корреляты ранжируют от изменения «схемы тела» до сомато-сенсорных и вегето- висцеральных феноменов, подробнее см. Бехтерева, Камбарова, Поздеев 1978:198; более широкий контекст представлен в главе «Нейрофизиология эмоций» монографии Н. П. Бехтеревой 1988:105—126). Следует предположить, что полное вовлечение данных материалов в круг интересов лингвистов способно значительно расширить и углубить понимание закономерностей воздействия эмоций на речь.
[В]              Таким образом, нами в общих чертах были рассмотрены основные подходы, сложившиеся в изучении эмоциональной речи. Дальнейшее нарастание аффективного состояния постепенно становится несовместимым с продолжением развернутой речевой деятельности (Гридин 1983:117—118). В норме оно ведет к резкому сужению сознания и включению эволюционно унаследованных, стереотипных способов разблокирования ситуации, типа бегства. Речевая деятельность в таких состояниях сводится к эпизодической фонации междометий или отдельных коротких восклицаний типа «Пожар!» (в последнем случае — нередко лишь их отдельных слогов). При возвращении к нормальному состоянию (то есть при закреплении в средней части шкалы неизмененных состояний) в психике человека, пережившего сильный аффект, могут оставаться следы пережитого, известные под названием «аффективного комплекса». В случае, если они включают какие-либо слова, связанные с травмировавшей психику ситуацией, их восприятие в потоке нормальной речи может вызвать спонтанную реактуализацию аффективного состояния (Смирнов, Безносюк, Журавлев 1995:128—129). Психотерапевты хорошо знакомы с этим феноменом и активно используют его в составе методики «ключевых слов» для лечебных целей при вербальной психотерапии и гипнозе (типа гипнокатарсиса). При невозможности быстрого снятия аффекта, вероятно развитие психического заболевания, имплицирующее переход на шкалу определенного патологического состояния. Наконец, при значительном, но не превышающем силы человека изменении обстановки либо индивидуальной реакции на нее, возникает стресс, включающий в свою очередь меха
низмы адаптации. В данном случае подразумевается переход с верхней части шкалы «сон-бодрствование» на «Э-шкалу» (см. рис. 1)-
Согласно современным научным представлениям, стресс создается как следствие сложного взаимовлияния прежде всего двух рядов факторов: с одной стороны, объективной внешней нагрузки, с другой — субъективной реакции на нее. Объективная внешняя нагрузка сводится к набору неблагоприятных внешних факторов (стрессоров), в силу своей выраженности и продолжительности существенно изменяющих привычную среду обитания, создавая необычные или экстремальные условия деятельности (более подробно об их ранжировании см. Леонова, Медведев 1981:20—29). Субъективная реакция обусловлена ослабленными адаптивными способностями человека, обычно намеченными в определенной акцентуации личности. Последняя включает в себя особенности характера (черты личности, особенности стремлений), темперамента (темп, качество, сила, глубина аффективных реакций), а также восприятия и переработки информации. При продолжении стресса, на этой базе происходит «патологическое развитие личности» и возникают пограничные нервно-психические расстройства, завершающиеся срывом в устойчивое патологическое состояние (подробнее см. Александровский 1976:95—102; Меграбян 1978:154—156; Лебедев 1983; Семичов 1987:127—128; ср. Философские проблемы теории адаптации 1975).
Процесс противодействия стрессу носит название адаптации. Развитие последней разделяется в настоящее время на фазу декомпенсации и следующую за ней фазу компенсации. В терминах, принятых в данной книге, первая может переформулироваться как дестабилизация первоначального функционального состояния, нередко сопровождаемая формированием временных, переходных модусов компенсации (подробнее см. Медведев 1982:46; для их дескрипции представляется необходимым учет и более общих представлений о временных, «вспомогательных» режимах работы мозга, намеченный в рамках концепции так называемых артифициальных психических состояний, см.Бехтерева 1988:107). Компенсация сводится к активному формированию «стратегий совладания» с ситуацией, приводящих к упрочению нового, измененного функционального состояния, реже — к восстановлению первоначального, неизмененного состояния (первое нередко рассматривается в литературе как «собственно-адаптация», второе — как «привыкание», см. Медведев 1982:32, 51; ср. Шапкин, Дикая 1996:22).
Процесс адаптации поддерживается функционированием ряда модулей. Наиболее важен из них когнитивный, который включает в себя ряд блоков: 1 — перцепции, 2 — внимания,
3 — оценивания, 4 — запоминания. В настоящее время не принято выделять здесь блок языка или блок речи (Бодров 1996:65—68). Однако его включение в состав блоков когнитивного модуля нужно считать весьма конструктивным. Так, интегрирование и организация поступающей информации /блок 1/, концентрация внимания на элементах последней и их отбор /блок 2/gt; формирование оценки происходящего /блок 3/, реинтеграция и реконструкция зон вербальной памяти /блок 4/, в принципе подразумевают владение естественным языком и вторичными семиотическими системами. Вербальное тестирование адаптивных способностей человека является одной из удовлетворительно развитых областей современного психологического тестирования (ср. Яхин, Мен- делевич 1978; Общая психодиагностика 1987). В области специально психолингвистического тестирования также накоплен ряд полезных наблюдений и результатов.
[С]              Прежде всего остановимся на фазе декомпенсации, нарушающей привычное состояние и инициирующей включение механизмов адаптации (данная фаза примерно соответствует переходу на Э-шкалу, обозначенному на рис. 1 штриховой линией). В данной области изучался ряд состояний, возникающих у специально не подготовленных, но практически здоровых людей, попавших в условия стихийных бедствий или техногенных катастроф (более подробную классификацию см. Коновалов 1979; Александровский, Лобастов, Спивак, Щукин 1991:43—87; Seva 1991; Nitka 1991; Моляко 1992; Кузнецов, Лыткин 1997). При попадании в ситуацию такого типа, в первое время, варьирующееся от нескольких часов до нескольких недель, у людей в массовом порядке возникают достаточно стереотипные реакции, в общих чертах сводимые к доминации либо тормозного (испуг), либо импульсивного (паника) процесса. Что касается тормозного процесса, то в речи он проявляется в первую очередь в виде увеличения латентного периода ответной речевой реакции. По данным ассоциативного теста, отмечается преобладание синтагматических ответных реакций, по преимуществу кратких и нередко стереотипных. При проведении теста на определение заданного понятия отмечается сужение объема и детализации лексических тематических групп. Постепенно нарастают затруднения в отыскании в памяти и перечислении соподчиненных понятий.
В протекании импульсивного процесса есть свои особенности. Они сводятся прежде всего к обеднению речи, преобладанию в ней словосочетаний-штампов (более подробно см. главу «Шоковые (эмоциогенные) неврозы» в сохранившей актуальность, применительно к данной области знаний, монографии А. М. Свядоща 1959:173—190). Как правило, отмечается и изменение фонетических характеристик речи: ее темпа, рас
становки пауз, тембра голоса. Прерывистость речи и нередкая ее временная утрата могут возникать как следствие ряда трудностей другого происхождения: от чисто мышечных до сбоев в формировании смысловой программы высказывания (ср. Ковалевский 1986:192). Ведущие отечественные авторы считают общим механизмом таких изменений торможение наиболее поздно усвоенных, сложных форм поведения и временное восстановление менее сложных, более стереотипных форм реакций, включая и речевые.
В ряде работ по психологии стресса предполагается активизация мышления как по композиционному, так и декомпозиционному признаку. Первый заключается в существенном упрощении процессов кодирования и декодирования информации за счет введения далеко идущих ограничений ее.обработки, второй — в резком расширении возможностей снятия стрессогенной ситуации, включающем в себя снятие запретов на периферийные, недостаточно упроченные или статусные стратегии переработки информации (Китаев-Смык 1983:204— 206; ср. Плотников, Щекотихина 1982).
Более подробная разработка соответствующих психолингвистических механизмов пока не проводилась, но рассматривается в литературе как вполне допустимая (Манин 1987:160). По нашему мнению, пути ее решения намечены Н. А. Михайловой и Т. А. Колычковой (1980) в исследовании, проведенном на материале речи при негативном (стресс) и позитивном (эвстресс) эмоциональном напряжении. В методику наблюдения указанных авторов входило описание предложенной картинки, направленная беседа, связанная с ней (типа «структурированного интервью»), а также регистрация спонтанной речевой продукции. По данным лингвостатистической обработки, выявлен ряд качественных различий между стрессом и эвстрессом. Так, для первого характерно сегментирование речи на ряд простых, по преимуществу коротких предложений, постепенно уступающих место неполным и эллиптическим предложениям. При этом логичность развития темы (то есть связность, а в известной степени — и цельность порождаемого текста) остается весьма заметной.
Для эвстресса более характерным оказалось употребление достаточно длинных, но в основном простых распространенных предложений. При этом они изобиловали вводными и вставными конструкциями, нарушавшими связность текста. Отмечен и ряд других различий, к примеру, по близкому к «индексу Шлисмана» показателю, фиксировавшему соотношение существительных и прилагательных (заметим, что низшие, вегетативные компоненты функционального состояния такого четкого разделения не дают). Полученные данные интерпретированы авторами в том смысле, что при умеренном стрессе
происходит активизация в первую очередь логической компоненты вербального мышления, а при эвстрессе — его ассоциативной компоненты. Выяснение соотношения указанных компонент с ориентацией на композицию или декомпозицию в динамике вербального мышления при стрессе представляет собой особую, экспериментально вполне разрешимую проблему.
Значительно менее изучена психологическая динамика жизненных кризисов и срывов (psychology of transition), обусловленных целым рядом неблагоприятных сдвигов в индивидуальной и массовой психологии (подробнее см. Стрелков 1993; Андрусенко 1995, ср. Вилюнас 1984:4). Данный материал требует значительной перестройки сложившихся в современной науке представлений о соотношении и динамике факторов эмоционального и информационного стресса (Кузнецов, Лыткин 1997:131 — 134), а также в характере и направлении преобразования смысловой сферы личности (Леонтьев 1997:24). Перспективным направлением изучения психолингвистических коррелятов таких состояний можно считать моделирование структуры лексико-семантических полей, связанной с основным содержанием стресса (Patmore 1997:18). В психологической литературе последних лет обсуждается целесообразность и допустимость описания пограничной зоны между эмоциями и стрессом при помощи аппарата «концепции совладания (coping)», предполагающего обеспечение приспособления к повседневным, хроническим трудностям, жизненным кризисам, а также экстремальным условиям при помощи единого механизма, включающего когнитивные и поведенческие стратегии (Нартова-Бочавер 1997:19—23).

4. При изучении фазы компенсации (принадлежащей уже Э-шкале на рис. 1) наиболее конструктивные результаты были получены при изучении труда оператора, что обусловлено актуальностью его оптимизации в условиях научно-технического прогресса (о стратегических направлениях исследований подробнее см. Кан, Кутуев 1977; Генов 1982:46; Ломов, Сурков 1980:203; Промышленная социальная психология 1982; Забродин, Зазыкин 1985). В данной области широко распространены измерения успешности и способов выполнения отдельных перцептивных, мнемических и интеллектуальных операций, определяющих эффективность выполнения оператором его профессиональных обязанностей (Крылова, Боковиков 1983). Тесты, продемонстрировавшие наибольшую прогностическую эффективность, обычно не направлены специально на тестирование вербального мышления в целом, но в той или иной мере задействуют отдельные его механизмы. Сюда относятся ассоциативный тест, тест на опознавание комбинированных сигналов, замеры объема краткосрочной памяти, а в некоторой степени — и корректурная проба. Полученные здесь результа
   ты позволяют удовлетворительно определять адаптивные способности и профессиональную компетентность операторов, ранжированную по времени наблюдения и конкретному содержанию труда (подробнее см. Космолинский 1976:29—30, 166—170; Дикая 1985; Епихин 1985:208—210; Завалишина 1985 и пр.).

Основные задачи психолингвистических исследований состояли в определении оптимального режима считывания и переработки информации, поступающей в необычном или экстремальном режиме; в установлении оптимальных путей подачи команд и управляющих воздействий, а также ведения человеко- машинного диалога. В области восприятия вербальной