Когда невозможно удовлетворить потребность в эмоциональном контакте, дети, которые до того времени не испытывали в этом затруднений, ощущают чувство отверженности; в некоторых случаях это может привести к деформации личности, проявляющейся в разного рода комплексах. Бывает, например, что на почве чувства отверженности возникает комплекс, который можно было бы назвать «комплексом Золушки». Я пользуюсь здесь этим названием, как более точным вместо названия «комплекс неполноценности», поскольку дети, даже когда они открыто выражают убеждение в собственной неполноценности и делают это довольно часто, в общем, в глубине души его не разделяют. Ребенок, имеющий комплекс Золушки, уже согласился с виду с тем, что он хуже других, глупее или менее красив, но можно легко доказать, что он все время верит в какое-то чудо, в какую-то добрую фею, которая в один прекрасный день все изменит. Впрочем, комплекс Золушки является только одним из обличий комплекса, который можно определить как комплекс различия и который при каждом такого рода расстройстве приспособления играет принципиальную роль. Комплекс различия я рассмотрю подробнее в конце главы. Он может относиться ко всем чертам ребенка, затрудняющим установление эмоционального контакта, и я полагаю, что реальная помощь в завязывании такого контакта уничтожает его действие.

Внутренняя заторможенность, искаженные позиции — результат затруднений, встречаемых при нормальном удовлетворении потребности эмоционального контакта. С ними, по-видимому, связаны и трудности у детей старшего возраста. Другой очень интересной проблемой является временное затруднение контакта, например, у детей, которые с рождения воспитываются вне семьи в детских учреждениях. В Польше проведен ряд исследований по этому вопросу, причем оказалось, что даже у детей, привыкших- к пребыванию в яслях, в дальнейшем могут появиться «состояния психической депрессии», не связанные непосредственно с эмоциональным шоком, вызванным расставанием с матерью. Эти дети в грудном возрасте хорошо акклиматизировались в яслях (были веселыми, активными). Состояние психической депрессии появилось у них только позднее, в возрасте около шести месяцев (Олехнович, 1959). Таким образом, нормальная потребность эмоционального контакта появляется у детей именно в этом возрасте (см. также Шпиц, 1956; Олехнович, 1957), и, если не принимать ее во внимание, возникают эмоциональные расстройства, даже если ребенок и не пережил эмоционального шока после отрыва от матери. Олехнович в указанной работе сделала также попытку систематизации эмоциональных нарушений, которые возникают у детей, оторванных от родителей. Это упомянутые депрессии и шоки, вызванные непосредственным расставанием с матерью, проявляющиеся в двух формах: 1) реакция отчаяния, когда «ребенок, оставшись в яслях, плачет почти без перерыва несколько дней; на попытку установить эмоциональный контакт чаще всего реагирует усилением плача; нередко отказывается от пищи, не играет, не интересуется окружающим»; 2) реакция остолбенения, когда «ребенок не двигается, не играет, не радуется, но и не плачет; на приближение взрослого совершенно не реагирует или проявляет неудовольствие, ноне протестует, равнодушно подчиняется требованиям обслуживающего персонала; мимика одеревенелая, глаза без выражения». Эти дети часто считаются недоразвитыми.

Райбл (1944) на основе наблюдения над 600 детьми приходит к выводу, что отсутствие так называемого mothering, то есть материнской заботы (причем не обязательно связанной с матерью), может вести к очень тяжелым соматическим расстройствам уже в двухмесячном возрасте, ибо организм грудного ребенка для правильного функционирования должен получать из внешней среды комплексы раздражителей, которые предоставляет ему естественная забота матери. Прикосновение, похлопывание, поднимание, прижимание к груди, голос матери, возможность сосания столь же важны для грудного ребенка, реагирующего комплексно, как и соответствующая пища и температура. Райбл утверждает, что характерных для этого расстройства клинических явлений не наблюдается у грудных детей, даже живущих в негигиенических условиях, но имеющих постоянный физический контакт с матерью. Между тем эти явления встречаются даже в лучших детских учреждениях, прекрасно оборудованных, обеспечивающих наиболее рациональный с научной точки зрения уход, но неспособных воссоздать тонкие личные влияния, которые необходимы ребенку для полноценного развития (стр. 635).

Возвратимся к более старшим детям. Следует заметить, основываясь на многочисленных уже упоминавшихся исследованиях, что приспособление ребенка к ситуации, в которой потребность эмоционального контакта не находит удовлетворения, происходит, в общем, одинаково. Ребенок, отделенный от матери, как правило, пытается по мере возможности осуществить эмоциональный контакт с кем-либо из окружающих. Однако это редко бывает возможно. Олехнович пишет в уже упоминавшейся статье: «В яслях... отношение воспитательниц к детям часто бывает совершенно безличным. Когда же между воспитательницей и ребенком возникают эмоциональные связи, они порой неосторожно и грубо прерываются». То же случается в больницах, где ребенком занимается всякий раз другой человек. Исследования в одной из американских больниц показали, что в течение 14 дней ребенок встречался с 32 новыми для него лицами. Установлено также, что восстановление прерванных эмоциональных контактов возможно не более четырех раз, после чего ребенок перестает стремиться к такого рода контактам и, в общем, становится к ним равнодушным (Пруг, 1956). В таких случаях принято говорить, что ребенок («наконец адаптировался к больничным условиям». Ход такой адаптации описал Шпиц в работе, посвященной проблеме отношений мать — ребенок (Шпиц, 1956, стр. 105 и сл.). В первый месяц сепарации ребенок (в возрасте шести месяцев) плачет, требует мать и как бы ищет кого-либо, кто может ее заменить. На второй месяц у ребенка появляется реакция бегства, он кричит, когда кто-то к нему подходит. Одновременно наблюдается падение веса и снижение уровня развития. На третий месяц сепарации ребенок занимает характерную позицию, лежа на животе, «избегает всяких контактов с миром». Если ему препятствуют, он очень долго кричит, иногда часа три без перерыва, страдает бессонницей, теряет вес, легко подвергается инфекциям. У него часто появляются кожные заболевания. На четвертый месяц сепарации исчезает мимическая экспрессия, мимика становится застывшей, ребенок уже не кричит, а лишь жалобно плачет. Показатель развития после трех месяцев сепарации снижается на 12,5 баллов, после трех-четырех месяцев — на 14 баллов, свыше пяти месяцев — на 25 баллов. Ребенок, отделенный от матери, теряет ранее приобретенные навыки. Если перед этим он мог ходить, то теперь не умеет даже сидеть. Боулби (1956) отметил, что госпитализированные дети, приспосабливаясь, часто забывают мать и даже начинают относиться к ней негативно, уничтожают полученные от нее игрушки, не хотят ее узнавать и т. д. В своей практике я также наблюдал ребенка, который после возвращения из больницы узнавал всех домашних, за исключением матери, что, как я думаю, служит несомненным доказательством невротического вытеснения (Обуховский, Обуховская, Гонцежевич, Кши-виньская, 1961).

Мнения о продолжительности последствий сепарации сходятся. Как американские, так и польские исследования показывают, что обратимость изменений, вызванных сепарацией, зависит от ее продолжительности: в случае сепарации ребенка, продолжающейся свыше 5—6 месяцев, изменения в принципе необратимы (Шпиц, 1956; Олехнович, 1957). В 1961 году, однако, было опубликовано сообщение о процессе действительной психической ревалидации мальчика, измученного пребыванием в больнице (Белицкая, Олехнович, Ренчайский, 1961). Авторы, правда, не располагают данными о последующем развитии его личности, но, наблюдая процесс выздоровления, дают хороший прогноз. В этом случае «главную причину психосоматического надлома ребенка» они видят в «разрыве естественной связи: мать — ребенок». Удачные результаты лечения они приписывают «методу комплексного продвижения вперед. Он основывается на возможно более глубоком внимании к потребностям маленького ребенка в эмоциональном и воспитательном воздействии при одновременном использовании всех находящихся в нашем распоряжении средств соматической терапии... На первое место мы ставим возвращение ребенку чувства безопасности путем создания ему возможности эмоциональной связи с одним человеком (курсив мой.— К. О.)...» (стр. 135). Пока, однако, эти оптимистические результаты не вышли за рамки клинических экспериментов.

Я уже упоминал, что катамнезы взрослых людей, характеризующихся затрудненным эмоциональным контактом, недоверчивых, не умеющих сотрудничать с другими, часто свидетельствуют о долгих периодах сепарации от матери в детстве.

Так выглядят нарушения, вызванные, главным образом, как fiojiaratotf исследователи этой проблемы, отделением ребенка от матери и тем самым, как можно судить на основе сказанного, также неудовлетворением потребности эмоционального контакта. Более подробно я остановился на этих фактах по двум причинам. Во-первых, они убедительно иллюстрируют тезис, что потребность эмоционального контакта действительно является потребностью и что ее неудовлетворение влияет на приспособление человека; во-вторых, они показывают, какое большое значение имеет эта потребность в раннем периоде развития личности. Почему именно в раннем, я постараюсь объяснить в следующем разделе. 31