В психологии чувства — это синонимы термина «эмоции». В каком-то плане это, возможно, и оправданно, но мне кажется, что это не совсем так.

Чувства — это особая категория познавательных процессов, которые имеют разные градации. Есть очень несхожие между собой виды чувств. Я бы выделил такие чувства, как эмоции, настроения, аффекты, страсти.

Эмоции — это острые переживания невозможности осуществления своих потребностей.

Вы скажете: позвольте, но тогда эмоции должны быть только отрицательными!

Да, первичны чувства неудовлетворения, опасности, разрыва, горя, страдания. То есть все те острые переживания, которые трагично свидетельствуют о невозможности осуществления потребностей и желаний.

Вы скажете: позвольте, а чувство радости?

Положительные чувства — это рефлексия на отрицательные чувства. Обладание радости не дает. Обладание дает радость как ощущение отсутствия не-радости.

Вот почему человек бывает так несчастлив. Потому что обладание вещью, человеком, собой, удовлетворение потребности быстро притупляют остроту ощущения этого. Оно сохраняется только тогда, когда это ощущение возможности преодоления недостатка. Когда человек все-таки удовлетворяет потребность, то радость наступает именно потому, что нет неудовлетворения.

Первично ощущение человеком несчастья, неудовлетворения, боли, потому что нет удовлетворения желаний. А так как неудовлетворение первично, то оно и является ведущим. Народная мудрость выразила это в очень простом афоризме: ценность того, что имеешь, ощущаешь тогда, когда оно ушло.

Это странность нашей психики, но ощущение неудовлетворенности, бездны трагизма (и чем развитее потребности, тем острее ощущение этого) — первично. Это острая боль за неосуществимость, за отсутствие возможности удовлетворения. Акт удовлетворения приносит радость, положительные эмоции, но как снятие отрицательности. Это не первично. Поэтому боль мы помним, а радости забываем.

Я не напрасно употребил слово «бездна». Когда человек или животное действует, перед ним открывается поле возможностей. Помните, я говорил: психика как определение поля возможностей.

Чувства есть такой механизм, который позволяет нам, субъектам, узнавать, реализуема возможность или нет. Прежде чем действовать, надо знать, реализуемо ли это. Потом уже рассчитать, как реализовать, это задача мышления. А вот чувство говорит нам, реализуема цель или нет. И потому это бездна. Не все возможности реализуются, поэтому это боль. Чувства всегда говорят о том, что нереализуемо, и ограничивают поле наших желаний, стремлений, потребностей, волений, вожделений.

Чувство всегда есть прекрасный внутренний ориентир на то, что мы можем, а что нет, что достижимо, а что недостижимо. Так как поле возможностей и потребностей шире, чем возможности достижения, то это есть бездна, боль.

Иногда думают, боль — это ощущение, когда вас ударят «по колпаку» чем-то тяжелым. Это всего лишь телесное ощущение. Подлинная боль — это чувство. Чувство ограничения себя при поле возможностей. Это вечное несчастье.

Что значит иметь чувства? Иметь чувства может только человек, который имеет и массу возможностей, и массу желаний, и массу интересов (и все время реальными обстоятельствами жизни и нравственности ограничивающий себя). Это чувства.

Остальные виды чувств (это эмоции — это острые переживания отсутствия удовлетворения потребностей) производны: настроения, аффекты, страсти.

Настроение — это эмоция, но стереотипично житейская в том плане, что человек в жизненных условиях начинает стереотипно переживать возможность или невозможность удовлетворения своих потребностей и его эмоция становится застойной.

Если чувства или эмоции говорят, что для человека возможно, а что нет, то эта общая возможность или невозможность по типу удовлетворения потребностей становится постоянной. И острое переживание становится настроением.

Аффект — это острое переживание, это эмоция, но при срывающейся возможности удовлетворения потребности.

Эмоция показывает: потребность может быть удовлетворена. Но вдруг возникает неожиданное, непредусмотренное обстоятельство, мешающее удовлетворению. Наступает аффект. Ожидал одно, предчувствовал одно... а «телега катится в другую сторону». Аффект!

Иногда говорят, что аффекты не нужны. Заблуждение! Аффекты позволяют человеку внешне, доказательно для других показывать остроту своих намерений и желаний.

Они могут проявляться по-разному: в истерике, в плаче. Но в аффекте обнаруживается актуальность, пристрастность, необходимость вещи человеку.

Человек без аффектов (или скрывающий аффекты, когда они есть) — это человек с неярко выраженными потребностями. Это человек, для которого может быть так, а может быть этак. Человек с аффектами требует однозначности. И когда этой однозначности нет, он себя в аффекте и обнаруживает.

Иногда говорят, что аффективный человек — это человек с какой-то особой нервной системой и т.д. Ничего подобного! Аффект — это игра на публику. Почему? А потому что, общаясь между собой, мы показываем, что для нас важно.

Если, к примеру, женщина стоит в очереди за туфлями новой модели, и если туфли перед ее носом кончились, а она спокойно отходит, то можно сказать, что она в них собственно и не нуждалась.

Но если женщина устроит продавцу или стоящему рядом мужу истерику по этому поводу, то можно сказать, что ее чувство моды было действительно подлинной потребностью.

Это игра на публику — доказательство своих актуальных потребностей.

Иногда спрашивают: что такое ревность? Ревность — аффект. Хорошо это или плохо? Конечно, хорошо! Почему? А потому что если вы не устраиваете Содом, когда предмет ваших вожделений оказывается не вашим, значит, вы в нем и не нуждаетесь.

Без аффектов жить нельзя. Нельзя же думать, что все у нас удовлетворяется, все гладко... Ничего подобного: у нас масса вещей срывается. И если бы мы друг другу не показывали подлинную заинтересованность, как мы ее обнаруживаем в аффекте, то мы бы не знали, как друг с другом себя вести.

У детей часто пытаются глушить аффекты. Не надо! Им надо придавать точную, канонизированную форму. Но аффект должен быть. Человек должен резко, остро, однозначно внешне проявить свое неудовлетворение срывом своих желаний и намерений.

Есть еще один вид чувств — страсть. То, что я говорю — это не определения, это характеристики.

Страсть — это, видимо, не самостоятельное чувство. Это ка- кой-то сплав эмоций, настроения и аффекта. Я бы сказал так: страсть — это есть аффект, ставший настроением. Это вечное ощущение неудовлетворенности и срыва, превратившееся в постоянное внутреннее ощущение.

Теперь вы понимаете неметафорический смысл названия романа С. Моэма «Бремя страстей человеческих». Страсти — это бремя.

Иметь страсти т- это несчастье. Это бремя. И вместе с тем это острота всего! Понятно, почему? Когда вся внутренняя жизнь человека наполнена остротой, ставшей настроением. Это постоянное внутреннее беспокойство, пристрастность.

Страстный человек — это человек, остро показывающий свои желания, потребности, вожделения и постоянно ощущающий невозможность их удовлетворения. Ненасытность в удовлетворении.

Страсти бывают разные. Есть познавательная страсть. Помните Паганеля. Он был из тех ученых-героев детской литературы, которые были страстны к познанию: он постоянно интересовался какими-то мошками и всем остальным. Есть страсти в обычном смысле этого слова: Дон Жуан имел страсти не-познава- тельного толка.

Страсти — вещь опасная, но необходимая. В каком-то смысле можно сказать, что аффекты нужны, но не всегда желательно в воспитательно-житейском плане, чтобы они превращались в страсти. А в некоторых случаях, наоборот, хорошо, если аффект превратится в страсть.

Страстность — вообще, редкое качество, потому что оно из- мождает человека. Лучше спокойно жить и спать, чем постоянно носить в себе яркую страстность. Страсть — это характеристика, сугубо индивидуализирующая человека, обнаруживающая его индивидуальность. Страстный человек не на словах, а на деле показывает, чем он отличается от других. В принципе страсти бывают тайными, потому что при нормах социальной жизни и морали устойчивую неудовлетворенность чем-то человек обычно на публику не выносит. Аффект допускает, а страсть нет.

Ну, мы все люди грешные (когда мы говорим «грешные» — это значит пристрастные). У каждого из нас есть своя индивидуальность, заключающаяся в том, что мы выбираем какой-либо предмет или человека, которого постоянно нам не хватает. Это ощущение нехватки и есть страсть.

Вот видите, какая печальная штука: и эмоции, и настроения, и аффекты, и страсти — все характеристики человека по страданию.

Страдать — быть страстным. Страдать — чувствовать. Страдать — иметь настроения. Страдать — значит быть аффективным.

Поэтому, обобщая, можно сказать, что чувство — это постоянное ощущение разрыва с действительностью. Постоянная бездна, потому что чувство говорит всегда о том, что неудовлетворимо.

Может человек жить без чувств? Нет. Если бы он жил без чувств, то терял бы меру возможности и невозможности. Если вы ощущаете невозможность — значит, вы знаете и предел возможного.

Иногда говорят: давайте устраним страдания человека и сделаем его веселым.

Тогда вы уничтожите личность. Человек без чувств — это механизм возможностей и поступков, которые запрограммированы. Тогда он радостен. Почему? А потому что уже определены все его возможности, и он не чувствует бездны невозможного. Это механизм. И следовательно, он никогда не переступит эту грань — между возможным и невозможным.

Уничтожив страдания — вы уничтожите бездну. Уничтожив бездну — вы ликвидируете возможности. Следовательно, вы создадите субъектов, действующих по воле других.

Самодеятельный субъект всегда сталкивается с действительностью в ее бездонных возможностях. И только чувство ему говорит, на что он способен, а на что — нет. Остановись!

Либо не остановись. Рискуй! Без риска человек невозможен. Без риска нет самодеятельности. Чувства являются той сферой, которая толкает человека к риску, к поиску возможностей. Именно из этой рискованности рождается весь богатый мир эмоций, настроений, аффектов и страстей.

Иногда спрашивают: а что лучше — мышление или чувство, как поступать? Почувствовать. Чувство всегда точно ориентирует меру возможностей.

А ум? Ум рассчитывает путь к возможности, но не определяет возможность. Когда возможность нащупана, риск есть — тогда ум необходим, чтобы рассчитать средства. Стоит ли игра свеч — это ум. А вот есть ли игра — это чувство.

Поэтому без несчастья нельзя.

Но тогда говорят: позвольте, что, человек должен всю жизнь страдать?! Конечно! Другое дело, что в некоторых социальных обстоятельствах обкорнание личности идет так, что он ощущает только невозможность. И тогда он только несчастен.

Только испытывая несчастья, человек по-настоящему живет. Помните у А. С. Пушкина: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать».

Социальное счастье состоит в том, чтобы человек имел возможности и ограничивал себя по страданию, а не его ограничивали.

Люди должны сами свободно ставить себе цели, сами раскрывать социальные полигоны целей — и все-таки каждый из нас будет ощущать недостижимость многого или недостаток кого-то.

Благополучное общество — это общество либо запрограммированное, в котором нет страстей, потому что все уже определено, либо свободного целеполагания, где человек свободен в выборе поля возможностей в силу недостижимости многих целей.

А это не ликующее общество.

Но тогда что такое оптимизм? Вообще, оптимизм — это не личное качество. Оптимизм — это социальное понятие.

Оптимизм — это представление о возможно широком поле социального действия, не ограниченного кастово-сословными, групповыми положениями. Это широкая социальная дорога действия.

Но чем больше человек имеет дорог, тем больше и чаще он ощущает свою ограниченность.

Поэтому при наличии социального оптимизма он всегда трагично несчастен. Но не в дурном смысле, а от ощущения недостижимости всего.

Чувств у человека много, а культуры чувства часто нет.

Культуру чувств создает искусство. Оно канонизирует страсти, эмоции, настроения, аффекты.

Воспитание искусством есть воспитание чувств — придание эмоциям, настроениям, особенно страстям такой степени проявления, которая не делает человека неприятным для других.

Искусство позволяет канонизировать наши чувства в эстетически приемлемой форме. Страдать надо уметь! Уметь выражать свои чувства, уметь страсти и хранить, и показывать, и канонизировать.

Вот этого нельзя получить вне искусства. А так как, я еще раз подчеркну, наше время — это век страстей, то чтобы нести их бремя, человека надо с детства эстетически воспитывать.

Эстетическое воспитание состоит не в том, чтобы читать книжки и ахать, а в том, чтобы любую свою страсть нести с достоинством и скрывать свои тайные страсти, впрочем.

J1. Н. Толстой не научит мыслить и чувствовать. Он может эстетически воспитать человека... уже эстетически воспитанного. JI.H.Толстой — не для школьников.

Страшно смешно, когда восьмиклассники рассказывают о Татьяне Лариной Пушкина. Образ Татьяны может понять уже поднаторевший в бремени страстей парень. Потому что это уже очень развитая форма искусства. Надо быть очень развитым.

И возникает парадокс: учат на классической литературе — и ничего не получается.

Образцы художественной литературы, образцы живописи, музыки — это образцы, рассчитанные на очень развитых людей. Иначе бы они не создавались.

А ведь дети еще не обладают достаточным эстетическим уровнем. Вот почему образ Татьяны изучают, а потом, выйдя за пределы школы, — режут друг друга. Так проявляют свои чувства...

Но что же, не изучать Толстого?! Надо изучать, но при этом иначе построить эстетическое воспитание. К образцам надо подвести. А подвести — это значит заставить ребенка страдать и уметь общаться в страдании. Воспитывать пристрастность и культуру выражения чувств. Страсти должны разгораться! И правильно выражаться.

А как правильно? А кто знает, как правильно? Толстой для себя знал, как правильно. А кто нам скажет, другим людям, как правильно? Нормы искусства определяют, как нужно в данном случае себя проявить. Поэтому функция искусства с этой точки зрения ясна. Искусство позволяет человеку так переносить свое страдание, чтобы быть симпатичным другим, а не отталкивать их. Искусство есть форма культивации чувств для содружества, а не расталкивания людей.

Вы видели итальянский фильм с М. Мастрояни «Развод по- итальянски»? Его возлюбленная все время спрашивала: «Ты меня любишь?..» Я всегда вспоминаю эту сцену, когда женщина в своей наивной простоте, имея страсть, не способна была ее выразить. Помните, чем все это кончилось? Он ее убил.

Если так, в лоб, свою любовь показывать и требовать бесконечного удовлетворения своей аффективности, то человека можно до белого каления довести.

Это яркий пример (конечно, гротескно, с юмором показанный) некультурного проявления чувств. Это подлинное отсутствие культуры чувств. Страсть есть, но она не выражена так, чтобы соединять людей.

Есть очень печальный социальный опыт, когда молодые девушки, от пятнадцати до двадцати лет, травят себя из-за неудачной любви. Хорошо, если все благополучно заканчивается. И когда с подобным юным созданием приходится иметь дело, то ответ часто слышишь: «Я так его любила!»

Дурочка! Любить надо уметь! Это большое искусство — выражать свои чувства. А так как чувства должны сплачивать людей, то их не надо часто показывать, иначе будет развод, но не по-итальянски.

Вот почему так важно иметь доступ к искусству. Искусство, позволяя наши страсти направлять не просто на окружающих людей, а на наслаждение своими страстями, использует механизм вторичного удовлетворения от страдания.

Страданием можно наслаждаться. Своей обездоленностью (только не социальной), своей неудовлетворенностью можно наслаждаться, но в форме искусства, в форме эстетического переживания.

Можно ли без искусства? Можно. Кому? Туземцам, у которых страстей-то нет. Развитый человек, особенно в наше время, должен заниматься искусством. Сам заниматься.

Теперь вы понимаете, что эстетическое воспитание в школе — это не роскошь. Это развитие чувств человека, их культивация, и поэтому за два часа в неделю, отводимые на музыку, пение и прихлопывание, ничего сделать нельзя.

Школа должна вводить человека в искусство столько же времени, так же последовательно, как и в математику. Ия не знаю, что важнее\

Общество открывает богатое поле возможностей для чувств, но нужны и формы* их воспитания.

Нынешняя система образования этого не дает. Поэтому возможности для чувств большие, а способы их проявления часто не соответствуют этим возможностям.

Некоторые «бешеные головы» говорят: в школу нужно ввести энное число чего-то такого. Не «энное число», а занятие искусст вом должно быть повседневной нормой, как и занятия биологией, языком.

Это не прихоть и не роскошь. Это воспитание тех качеств, благодаря которым возможности чувств не таятся, не суживаются, а полностью используются. Возможности для страстей больше. Нужно найти способы их выражения. Это может сделать, конечно, школа. Она этого не делает. Тут причины многие, здесь не злая воля. А почему? А вот почему. Если мы хотим строить образование, то нужно закладывать не только в голову, но и в сердце.

Для этого нужно резко сузить систему интеллектуал из Иру ющих дисциплин и вводить маленькое существо в нравственность и в искусство так же последовательно, как и в науку.

Читая о Татьяне Лариной, не научишься проявлять культурно свои чувства. Для этого нужны какие-то другие формы.

На образцах не научишь, и понятно почему. Вы, может быть, даже не понимаете глубины Петрарки и Лермонтова, хотя вы взрослые люди. Надо обладать развитием Петрарки и Лермонтова, чтобы ими насладиться.

Как развить, как достигнуть такого уровня? Как ввести ребенка в мир искусства? Это проблема.