Вот рассказ о поиске путей к тройственному союзу, которые привели к временному сексуальному соединению трех человек — Клайда, Либби и Майры. Об этом с немалой откровенностью повествуется в конфиденциальном письме Клайда. Я благодарен ему за разрешение использовать выдержки из письма.

Некоторая необычность исходных обстоятельств за-клю-чалась в том, что коммуна Клайда пригласила к себе на недельку погостить другую подобную группу. Так началась история, представленная здесь в выдержках из письма Клайда:

«Вот моя нынешняя семья: Джордж — художник, фермер, метафизик; Либби — законная жена Джорджа, женщина, с которой мы делим постель, ткачиха, садовница, мать; Минна — любовница Джорджа, также ткачиха и садовница, а особенно пекарь; Грегори — мой десятилетний сын, мальчик, который любит всех тормошить и чтобы его тормошили; Руфи — девятилетняя дочь Джорджа и Либби, очаровательное существо для любой компании и одна из самых серьезных известных мне причин, почему я здесь. И вот появляется Майра, с глазами, распахнутыми для всего нового, нежная и чувствительная, бисексуальная или лучше, наверное, сказать, «все-сексуальная».

Мы живем на природе. Снега выпало много. Руфи барахтается, скачет и проваливается, кротом роет, чтобы добраться до почтового ящика. За исключением пары инцидентов, каждый благодаря группе постоянно повышает свой запас «плавучести» — этому ощущению поддержки невозможно противиться, — и все люди, в том числе

182

многочисленные наши гости, находят такое признание со стороны других, которое кое-кто из них никогда в жизни не встречал. В эту неделю Либби и Минна творили на кухне чудеса, готовя обеды и ужины на двадцать одного едока, и вкус был восхитительный!

Нас с Майрой сразу потянуло друг к другу в силу некоего «предпонимания», которое, кажется, всегда возникает, когда я встречаю кого-то, с кем мог бы иметь глубокие и серьезные отношения. Кроме того, в ней было что-то темное, взывающее к моей собственной тьме, то есть к неугаса-ющему желанию обладать кем-то и отдаваться самому».

Клайд рассказывает, как он, Майра и еще несколько человек пошли на прогулку, где они с Майрой «случайно» остались наедине и занялись любовью.

«Когда мы шли назад, я увидел на дороге плачущую Либби. Меня охватило раскаяние и чувство вины. Мне пришлось сказать ей там же и тогда же, что произошло. Это были тяжелые дни, особенно из-за непредсказуемости и силы всей драмы чувств, разыгравшейся в ту неделю. Либби была совершенно подавлена вследствие того, что много работала и оставалась в стороне от всего, чем занималась группа, и вдобавок я проводил с ней слишком мало времени. Сейчас, как она выразилась, это лишь глазурь на ее торте, и ей этого не надо\ Мы легли в постель, немного поговорили, потом уснули — по-моему, от жуткой усталости!»

Майра и другие гости уехали, но позднее Майра вернулась на несколько дней погостить:

«Примерно за два дня до приезда Майры у Либби началось своего рода затворничество. Это было отдаление от меня и от остальных — во всех смыслах, кроме физического. Она испытывала ревность, собственнические чувства, недоверие к Майре и ненавидела себя за то, что пребывает в нелюбви... Но для меня это было время необыкновенного, прозрачного, состояния души, и

183

я смог оставаться рядом с нею — факт, который она признавала даже в моменты наибольшего отчуждения. Я ощущал спокойствие, любовь и полную сопричастность к ней.

Когда приехала Майра, мы проводили целые часы втроем. Либби полагала, что Майра представляет собой очень серьезную угрозу для нашей жизни, и заявила, что ей непонятно, почему бы мне не уйти и не жить с Майрой. Причем все это вызвало у нее такие противоречивые чувства, что ей было трудно даже услышать мои слова о том, что я не намерен покидать наш дом и жить с Майрой. Либби сказала, что, по ее ощущениям, Майра не интересуется здесь никем, кроме меня, и хочет нас разлучить. Майра ответила, что она, насколько сама в себе разбирается, хочет познакомиться со всеми нами, и особенно с Либби, к которой чувствует симпатию.

На этом мы прервались, так как наступил тихий час. Майра ушла в дом, а мы с Либби остались на улице, гуляли и разговаривали. Когда мы подошли к дому, оттуда выбежала Майра и воскликнула: «Вы были правы! Я выяснила, что действительно хочу разлучить вас, потому что иначе не смогу узнать каждого из вас». Это, безусловно, так и есть, однако наше общение с Майрой один на один все расценили бы как разрушающее такую, по всей видимости устоявшуюся, стабильную связь Клайд—Либби, которая была и остается благополучной и благодатной. Однако она не является и не может являться стабильной.

В ту ночь мы с Либби легли поздно, но, несмотря на усталость, сон не шел. Мы снова начали разговаривать, и я сказал: «Хотел бы я, чтобы Майра была здесь, потому что мы говорим о вещах, которые касаются всех нас». Либби ответила: «Я вроде бы тоже этого хочу». На меня навалились слабость и безволие, и я попросил Либби решить окончательно. Она сказала «да», и тогда я пошел и разбудил Майру. Она пришла, и мы провели остаток ночи в нашей постели, разговаривая и занимаясь любовью. Было

184

лишь несколько моментов, когда я чувствовал, что мы втроем действительно едины. Я обнаружил, что для меня существуют определенные пределы в том, чтобы заниматься таким интимным и интенсивным общением с двумя женщинами. Думаю, мы все восприняли это одинаково. Опыт этой ночи не оказался ни экстатическим, ни проникновенным открытием, но не был и негативным. Мы все уяснили, что любовь втроем не принесла нам глубокого удовлетворения. Ну и ладно.

На следующий день Майра уехала...»

Естественно, ее отъезд не уладил дела. Клайд был совершенно «убит», чувствовал жалость к себе, огорчение и ярость. Обычно, когда Либби просила его что-то починить, он мог это сделать, но здесь он столкнулся с тем, что «починить» было нельзя. После того как (при сочувственном участии Либби) его неудовлетворенность собой изжила себя и выдохлась, у них состоялось драматическое примирение. Казалось бы — конец истории. Но Клайд по-прежнему пишет Майре.

Комментарий

Я уже говорил о чувстве боли и ревности, которое возникает при любой смене партнеров или даже при одной мысли о такой возможности, так что нет необходимости в дальнейших комментариях, не считая разве что замечания, насколько сильны были эти чувства у Либби.

Меня поразила способность каждого из действующих лиц оказывать помощь другим. Клайд в самые черные минуты Либби сумел проявить «полную сопричастность к ней», и его участие оказалось настолько целительным и благотворным, насколько это вообще возможно. Он не пытался в чем-то ее заверять или утешать ее. Он просто сохранял внутреннюю сопричастность к ней в ее отчуждении, ревности и ненависти к себе. Не имело значения, что она никак на это не реагирует. Либби просто «признала» его глубокое участие в ее личных, потаенных

185

переживаниях. Благодаря своему большому опыту психотерапевта я знаю, что это, безусловно, самая плодотворная позиция, какую только мог занять Клайд. Где он этому научился? Откуда он мог это знать? Все это лишь подкрепляет мою уверенность в том, что очень многим людям присуще интуитивное умение оказывать помощь — умение, не уступающее возможностям самого высококвалифицированного терапевта, — и они способны реализовать его в атмосфере, в которой ощущают свободу действовать спонтанно. Тот же мотив проявляется в конце, когда Либби предлагает Клайду свои сочувствие, понимание и помощь. Не может быть сомнений, что именно свобода жизни в коммуне позволяет каждому раскрыть и реализовать свое умение помогать другим людям.

Из второй отмеченной мною особенности данной ситуации вытекают даже более глубокие следствия. Мы уже встречались с такой чертой — и с ее отсутствием — в других главах. Это — молчаливая решимость открыто жить своими чувствами — раскрывать свое подлинное «Я» и свои подлинные настроения настолько глубоко, насколько возможно. В данной истории это проявляется многими характерными способами. Клайд говорит плачущей Либби, что он только что занимался любовью с Майрой. После этого он может быть более свободным, открытым и полезным, разделяя с ней ее весьма мучительные чувства. Это проявляется в те часы, которые все трое проводят вместе за разговором, когда Либби не скрывает, что воспринимает Майру в качестве угрозы. Клайд откровенен как в отношении своих чувств к Майре, так и в отношении своего намерения жить с Либби, а Майра, «насколько сама в себе разбирается», выражает свою симпатию к ним обоим, а не желание разлучить их.

Далее, час спустя, Майра точнее определила свои чувства. Она действительно хочет разлучить их, по крайней мере настолько, чтобы иметь возможность лучше узнать каждого по отдельности. Клайд признает, что его отноше-

186

ния с Либби весьма благотворны, но они не могут быть стабильными.

Наконец, откровенность ночного разговора и честность Клайда при констатации того факта, что занятие любовью втроем не принесло им особенно глубокого удовлетворения. В каждой из этих ситуаций есть нечто поучительное. Эти люди испытывают муки, горе, потрясения, изумление, заботу, нежность и черное отчаяние. Но ни одно из этих чувств не окончательно, ведь сами переживания не кончаются. Они являются лишь частью процесса жизни, любви, развития — и все это происходит у них открыто.

Я так долго говорю об этом, поскольку считаю недостаточно оцененным тот факт, что здесь мы имеем дело с совершенно новым образом жизни. Раскрытие своих чувств — не только позитивных, но и негативных, не только своей любви, но и своей боли, результатов глубокого и пытливого самоанализа, — объясняющих, что в действительности происходит внутри человека, — в самом буквальном смысле новый путь. Эти молодые люди не могли узнать о нем ни от родителей, ни от учителей, ни от пред-шественников. Не могли они найти его и в какой-то восточной культуре, где придается большое значение тому, чтобы «сохранить лицо». Они не могли найти его и в европейской традиции, где в делах, тем более любовных, правилом является нечестность.

И молодежь, и люди более зрелого возраста сегодня пробуют перейти к подлинно новому образу жизни. В меня это вселяет энтузиазм и надежду. Однако я не считаю себя достаточно хорошим пророком и не берусь предсказывать, что завтра это станет отличительной особенностью нашей культуры. Все, что я могу сказать, — такая откровенность, раскрытие всего себя почти в любых ситуациях, ведет, судя по моему опыту, к личностному развитию. Могу также с уверенностью добавить, что лишь очень редко человек, узнавший эту новую жизнь, предпочтет вернуться к прежней жизни, — «за фасадом», за броней, среди

187

самообмана и других обманчивых «кажимостей», — к жизни, свойственной подавляющему большинству людей. Итак, мы не можем знать, что готовит будущее Клайду, Либби и Майре, за исключением того, что у каждого из них есть шанс преуспеть в развитии личности.