Так как исходным пунктом всей нашей работы было убеждение, что посмертная кровь, будучи собрана достаточно рано после смерти, остается еще значительное время живой, то естественно было предполагать, что консервация ее должна производиться теми же способами, что и крови, получаемой от живых доноров. А эта проблема в настоящее время уже в значительной степени решенная.
Стоит вспомнить хотя бы опыты Ландуа (Landois), который вполне успешно производил собакам реинфузии крови, консервированной в течение четырех суток при температуре 0°. То же самое делал Рапит, a du Cornu, переливая даже 5—6-суточную кровь, не мог обнаружить призна ков гибели эритроцитов.
Ряд авторов как Роус, Тернер, Робертсон, Бурмейстер (Rous, Turner, Robertson, Burmuster), которых называет Wildengans в своей выдающейся работе[15], успешно консервировали кровь, добавляя к ней, кроме лимоннокислого натрия, некоторые дозы хлористого натрия, декстрозы, желатины и пр.
Для нас работа самого Вильденганса (Wildengans) представляла особый интерес, поскольку он в своих опытах с кровью, взятой от живых животных, длительно консервируя ее, исследовал газовый состав по тому же способу [Баркрофт (Barkroft)], которым пользовались и мы, работая с трупной кровью.
Вильденхауз сохранял кровь кроликов в течение трех суток при температуре 3—5° и делал обратные реинфузии без всяких вредных последствий для животного. Газовый состав консервируемой крови этот автор проверял до восьми дней и мог убедиться, что в течение этого срока кровь полностью сохраняет свою способность связывать кислород.
В нашей клинике консервация посмертной крови производится самым простым образом. Собранная в бутыли кровь переносится в комнатный ледник, где и сохраняется при температуре 4—5°. Никаких дополнительных солей или коллоидальных веществ мы в нее не добавляем за полной ненадобностью.
Возможность заготовки консервированной крови впрок решила ряд первостепенных вопросов в проблеме переливания крови, меттяя коренным
образом все перспективы этого дела. Что же касается до трансфузий посмертной крови, то возможность консервации ее сразу устранила главное- и непреодолимое препятствие, а именно срочное производство серореак- ций. Произошло это следующим образом.
7/Х 1930 г. в хирургическую клинику Института имени Склифосовского поступил больной А. И. К., 53 лет, с большим желудочным кровотечением, начавшимся еще за двое суток до поступления. За это время, по словам жены больного, обильная рвота, вида кофейной гущи, происходила три раза. Несмотря на строго постельное содержание, абсолютное воздержание от пищи и питья и непрерывное держание льда на животе, желудочное кровотечение возобновилось.
При поступлении больной очень бледен и ослаблен, но пульс учащен незначительно, 96—98 ударов в минуту и максимальное кровяное давление не снижается ниже 100 мм. Гемоглобин 42%; эритроцитов 2 150 000.
Так как в анамнезе отмечен почти десятилетний «катар» желудка, постоянные изжоги и привычные приемы соды, то имелось достаточно оснований считать кровотечение язвенным, а посему показанной срочную операцию. Однако больной довольно решительно отказался от предложенного вмешательства из-за отсутствия болей и рентгенологического подтверждения диагноза.
Утро и половина первого дня прошли благополучно, но около трех часов пополудни у больного была обильная кровавая рвота, содержавшая много свежих кровяных сгустков, сопровождавшаяся довольно выраженным коллапсом.
Мы возобновили настояния об экстренной операции, но все увещания остались безрезультатны.
Тем временем в институт был доставлен свежий труп мужчины, погибшего* от стенокардии, от которого нам удалось собрать около двух литров крови. Возможность сделать обильную трансфузию тотчас после операции, ибо группа полученной крови была I (0) та же, что и у больного, побудила нас еще раз предложить операцию, но больной упорно отказывался. Тогда мы сделали ему так называемую гемостатическую трансфузию, т. е. влили 150 мл трупной крови.
Еще около литра этой крови мы успешно перелили двум другим больным^ а оставшиеся 550 мл поместили в комнатный ледник «на всякий случай».
Трое следующих суток протекли для больного благополучно, но в ночь на 10/Х, во сне, больной внезапно пришел в возбуждение, затем у него появилась, очень обильная кровавая рвота, сопровождавшаяся глубоким коллапсом: продолжительная потеря сознания и совершенное исчезновение пульса.
Утром больной имел обильный дегтеобразный стул. В И часов утра пулы очень слабый, 110 ударов в минуту, НЬ 31%; эритроцитов 1850000. Больной согласен на операцию.
Под местной анестезией 0,25% раствором новокаина с одновременным введением 1 мл морфина внутривенно, сделано срединное чревосечение. Каллезная язва найдена на границе нижнем и средней трети малой кривизны; нисходящая ветвь левой желудочной артерии терялась как раз в районе язвенной ниши, каковая прощупывалась отчетливо, имея не менее 1,5 см в диаметре.
Из-за отсутствия пенетрации, спаек и сращений резекция по Полиа-Гофмей- стеру протекла легко и довольно быстро.
Как только в курсе операции была лигирована левая желудочная артерияг было сразу приступлено к переливанию крови. Это была та самая посмертная кровь, которая, простояв в леднике трое с половиной суток, на вид представлялась вполне свежей.
Разумеется, перед операцией я лично осмотрел эту кровь, не имея, впрочелг никаких ни паучных, ни опытных критериев, чтобы судить о ее пригодности ir безвредности. Видно было лишь, что кровь эта расслоилась вполне четко на два слоя, приблизительно одинаковой высоты: верхний — почти прозрачный, соломенно-желтоватого оттенка, чуть-чуть опалесцирующий; нижний — темно-вишневого цвета, содержащий все форменные элементы. Оба слоя легко перемешивались при покачивании банки, причем цвет смеси стал обычного вида венозной крови. Сгустков иа глаз не определялось; их не оказалось и на марлевом фильтре приlt; сливании крови в эсмарховскую кружку, запах крови был обычный.
Прежде чем принять окончательное решение использовать эту консервиро ванную кровь, я приоткрыл слегка стеклянную пробку широкогорлой стандартной банки и понюхал, нет ли гнилостного или затхлого запаха. Никакого дурного запаха не ощущалось; можно было говорить о еще ощутимом для человеческого обоняния «мясном запахе» обычной свежей крови, подобно тому, как пахнет кровь, пропитывающая марлю при операциях.
Перед трансфузией кровь эта была постепенно согрета в тазу с теплой водой^
Переливание этих 550 мл трупной крови было выполнено в течение прибли^ зительно 20 минут и протекло без реакции. Гемоглобин поднялся до 40%, эрпт-
роциты до 2 225 ООО. Общее состояние больного стало вполне удовлетворительным.
Послеоперационный период протек без осложнений; брюшная рана зажила первичным натяжением, и больной выписался через две недели в отличном состоянии.
Успех этого первого случая, естественно, породил весьма заманчивые перспективы и надежды. Рисовалась возможность заготовки значительных количеств трупной крови каждой группы для переливаний, будь то экстренных или несрочных. Это коренным образом меняло всю проблему использования трупной крови, в которой самым слабым пунктом* служившим главным предметом возражений всех оппонентов, было тог что поступление трупов есть и всегда будет делом совершенно случайным, а потому невозможно на этом строить никаких серьезных расчетов. Иначе говоря, до открытия консервации, использование посмертной крови могло фигурировать лишь как случайный вспомогательный метод, как незначительное добавление к организованному использованию живых доноров. Найденная возможность консервации создавала нашему методу новую прочную базу.
Как уже упоминалось, консервация крови полностью решала и проблему серологических реакций с посмертной кровью, задачу первостепенную и до того казавшуюся почти безнадежной по срокам выполнения.

• *

*
Совершенно естественно, что благоприятный результат первой трансфузии посмертной крови трехсуточной консервации подсказывал мысль о возможности заготовки и консервации крови живых доноров. Мне в ту пору не были известны ни опыты Роуса и Тернера (Rous and Terner) 1916 г.» ни практическое использование глюкозо-цитратной консервации эритроцитов и переливание их в конце первой мировой войны.
В один из ближайших дней после описанного переливания консервированной посмертной крови в нашу клинику приезжал проф.
С.              И. Спасокукоцкий на консультацию. Разумеется, я поделился с ним своим успешным наблюдением и мы не преминули обменяться несколькими фразами о возможности заготовки и консервации донорской цитрат- ной крови и о вероятных выгодах и возможных недостатках подобного предприятия.
Как ни странным это может показаться теперь, т. е. через двадцать с лишним лет, наши тогдашние высказывания были довольно сдержаны. Причин того было много. Во всем мире все шире распространялся метод прямого переливания и a priori казалось, что это ш есть идеал, ибо натуральная живая кровь донора, без всяких стабилизаторов и заменителей прямо вводится в кровяное русло реципиента. Возражать против отого утверждения было решительно невозможно; настолько оно казалось логично и справедливо. А потому вся техническая сторона проблемы переливания крови сводилась к решению двух задач: конструированию наилучшей аппаратуры и вербовке достаточного числа доноров. То и другое год от года все улучшалось:              имелось большое разнообразие
остроумной, порой прямо превосходной аппаратуры, а кадры доноров группировались вокруг республиканских и областных станций и институтов переливания крови.
Мысль о хранении крови в посуде, вне организма, а тем более на холоду, законно возбуждала сомнение в полноценности такой крови. Ибо отсутствие загнивания и прорастания еще не есть доказательство жизнеспособности такой крови, а тем более полноценности ее целительных свойств. Казалось не только правдоподобным, но почти несомненным, что
длительно консервированная кровь потеряет значительную часть своих специфических жизненных функций, в том числе главную, т. е. активную способность газообмена. А тогда подобная кровь перестала бы являться драгоценной живой тканью, а превратилась бы в нейтральную, пассивную коллоидную жидкость.
Таким образом оказалось бы, что бесспорное удобство и громадное техническое и организационное упрощение, которое внесет возможность консервации в проблему трансфузий, покупается ценой такого качественного снижения переливаемой крови, что выгоды далеко не окупятся важными недостатками.
Только обширные и разносторонние опытные проверки в клинической практике могли бы решить все возникавшие вопросы и дать правильную оценку как всех преимуществ и недостатков, так и метода консервации крови в целом.
Повторяю, теперь, когда лишь за годы Великой Отечественной войны переливание консервированной крови применялось как метод выбора у многих десятков тысяч раненых, когда консервированная кровь фактически совершенно вытеснила прямые переливания во всех крупных больницах, наши былые раздумья и опасения могут представиться как излишняя робость и чрезмерная осторожность.
Вряд ли такой упрек можно считать справедливым. Ведь никто еще не знал, сколько времени могут существовать, не разрушаясь и не изменяясь, форменные элементы крови при их содержании в стеклянной посуде. Казалось вполне возможным, что столь нежные клетки, какими являются морфологические элементы крови, начнут быстро разрушаться, очутившись вне привычных условий сосудистой системы. А тогда естественно думать, что продукты клеточного распада могут оказаться веществами весьма токсичными при внутривенном введепии их больным.
Поэтому нельзя отрицать, что, приступая к первому переливанию посмертной крови, хранившейся более трех суток в стеклянной банке, ми шли ‘на порядочный риск. Конечно, на этот раз риск представлялся мне все же гораздо меньшим, чем за семь месяцев до этого, риск первого переливания посмертной крови.
Бывают действия, которые только тогда можно защищать, когда они удаются. И если победителей не судят, то сомнительные деяния, если они не удаются, бывает очень трудно оправдывать. Когда идут на рискованное дело, необходимо чтобы оно удавалось!
Чтобы соединить и использовать работы предшественников, надо прежде всего усмотреть в них то главное, что может из них проистечь. Второе, что необходимо, — мужество пойти на риск.
Как мне сообщил проф. С. И. Спасокукоцкий при ближайшей встрече, он уже испробовал консервацию донорской цитратной крови у себя в клинике, в 1-й Градской больнице. По его словам, больные отлично перенесли переливания крови, сохранявшейся в стеклянной посуде при комнатной температуре от четырех до семи суток.
Приблизительно в это же время была опубликована в печати работа Д. Н. Беленького[16] (Баку). Это обстоятельное экспериментально-клиническое исследование открыло собой обширный ряд работ советских ученых, создавших заново все учение о консервации крови, давая совершенно новую базу для трансфузий.
Говоря о воссоздании учения о консервации крови заново, я имею в виду то обстоятельство, что задолго до 1930 г. проблема эта изучалась не
однократно и находила довольно удачное практическое разрешение. К сожалению, каждый раз в предшествующие периоды дело это замирало, не находя широкого отклика по тем или иным причинам.

• *

*
Не только идея заготовки консервированной крови, но и первое вполне успешное применение этого метода на животных принадлежит русскому врачу В. Сутутину. В 1865 г. он напечатал и защитил в Петербурге диссертацию, озаглавленную «О переливании крови», в которой основная задача консервации и использования такой крови была полностью решена. Сутугин убедительно доказал, что кровь, собранная в посуду п хранившаяся на холоду в течение недели, дает вполне благоприятные результаты при трансфузии, как то было во всех четырех его опытах на животных, коим кровь переливалась после консервации в течение 2—7 суток. «Такая кровь, — писал Сутугин, — может быть годна для переливания в течение недели, если только есть возможность сохранить ее при температуре 0°». Так как в ту пору переливания крови мыслились лишь как средство для борьбы с острыми кровопотерями, то, разрабатывая свой метод, Сутугин имел в виду главным образом две надобности: «В больших повивальных институтах и на перевязочных пунтках на войне можно иметь кровь в запасе».
Читая диссертацию Сутугина теперь, т. е. почти через 90 лет, невольно восхищаешься его успехом и стремишься разгадать, каким образом ему удалось благополучно миновать такие абсолютно непреодолимые трудности, как свертывание крови, гемолиз и загнивание ее и наконец групповую несовместимость. Ведь каждая из этих трудностей должна была совершенно губить задуманное дело. Его спасли следующие обстоятельства. Опыты производились на собаках (?!), у коих не существует различных групп крови, т. е. опасность агглютинации само собой отпадает. Чтобы предотвратить свертывание крови Сутугин подвергал ее дефибрйнированию.
Но оставалась еще третья угроза — инфекция крови, будь то при собирании ее в неасептическую посуду и нестерильными инструментами, а тем более в процессе самого дефибринирования. Ведь самая первая работа Листера об антисептике в хирургии появилась лишь в 1867 г., а фактически обеззараживание карболкой начало применяться гораздо позже, лет через 10—15. Напомним, что даже через 10 лет, когда К. К. Рейер впервые в мире стал применять листеровский метод при операциях у раненых на кавказском фронте, то в это же время ни Н. В. Склифосовский, ни Эрнст Бергман, работавшие на балканском театре войны, вовсе еще не пользовались антисептикой.
Итак, Сутугин производил свои работы по консервации и переливанию крови задолго до начала листеровской эры; не говоря уже про то, что карболовая кислота сама по себе оказалась бы очень вредной подмесью к крови, стерилизовать же посуду и инструменты текучим паром начали лишь к конпу восьмидесятых годов.
Все вышесказанное должно подчеркнуть ту гениальную интуицию, благодаря которой Сутугин решил пользоваться охлаждением крови для длительной ее консервации. Иногда становятся особо понятны слова Сутугина: «если только есть возможность сохранять ее при температуре 0°».
Использование Сутугиным охлаждения как надежного фактора консервации, лишний раз подчеркивает первостепенную роль холода при хранении крови и в наших современных условиях, т. е. в надежно стерилизованной посуде, после взятия ее с соблюдением всех необходимых
предосторожностей. Конечно, никому не придет мысль хоть сколько-нибудь ослабить строгость асептики в отношении посуды или самой операции взятия крови.
Но самый факт возможности использования крови, длительно хра- ^йи^йamp;йся^,в совершенно не стерилизованной посуде и дефибринированной с помощью неасептической стеклянной палочки, ярко доказывает могущественное бактериостатическое действие холода даже внутри такой иде альной питательной среды, как кровь in vitro.
К вопросу о роли охлаждения при консервации крови мы вернемся позже. Теперь же продолжим наш краткий исторический обзор, касающийся вопросов консервации.
Первые .исследования об изменениях в морфологическом составе крови. %ри Хранении.ее вне организма были проделаны Дюкорйумом (Du- corimjtfV з 1873 г. и более подробно Ландуа в 1875 г. (Landois. Das Transfusion'desBlutes. Leipzig, 1875). Судя по названным датам, оба ученых вряд ли могли использовать листеровскую антисептику. К тому же оба эти автора, подобно Сутугину, работали с дефибринированной кровью, ибо открытия лимоннокислого стабилизатора пришлось ждать еще целых сорок, лет.              i
Но вряд ли справедливо думать, что работы Сутугина и других авторов потому не нашли широкого практического применения, что эти авторы работали с дефибринированной кровью, капковая как раз в те годы подвергалась сугубой критике. Вернее считать, что ввиду/нехватки глав- нейшего фактора безопасных трансфузий — знания. 'Законов изогемаг- глютинации, переливания крови имели довольно плохую “ репутацию, о чем можно судить по высказываниям трех крупнейших хирургов того времени: Пирогова, Бильрота и Бергмана.
Н. И. Пирогов сам не пользовался переливанием крови, но лично присутствовал при подобной операции, производимой В. В. Коломниным. В своем труде — «Началах общей военно-полевой хирургии» Пирогов неоднократно касается вопроса переливаний крови. При этом чаще мнение его отрицательное: «вряд ли эта операция войдет когда-нибудь в число операций, цроизводимых на перевязочном пункте», хотя в другой главе Пирогов допускает «поддержание жизни», «если для переливания крови будет взята дефибринированная кровь и при впрыскивании не пере- гонится внезапно воздух в вены».
Бильрот в 1874 г. писал «Экспериментальная физиология должна ближе подойти к изысканию мер предосторожности против внезапных смертельных исходов при переливании крови».
И еще почти через десятилетие Бергман писал:              «Если              учесть все
многочисленные опасности, которые несет в себе переливание крови, то нужно прийти к заключению, что отношение к этой операции должно быть решительно пересмотрено» (т. е. осуждено).
Как ни горьки эти выводы, они полностью оправданы громадным количеством смертельных исходов переливания, неизбежных при полном незнании групп крови и законов гемагглютинации.
Ведь даже тогда, когда К. Ландштейнер (Вена) установил впервые эти законы и опубликовал их в 1901 г. в Munch, med. Wochenschriffc (№ 46), то и эта работа, создавшая новый незыблемый фундамент для трансфузий крови, не была понята и надлежащим образом использована в течение многих лет. Ни сам Ландштейнер — молодой венский бактериолог, не подумал об использовании найденных законов изоагглютинации, ни кто-либо из клиницистов не догадался этого сделать. В результате в течение целых восьми лет открытие Ландштейнера находило практическое использование только в судебномедицинской экспертизе. Любо-
нытно отметить, что и Нобелевская премия Ландштейнеру была присуждена лишь в 1933 г., т. е. через 32 года.
Блестящее использование изоагглютинационных свойств крови для безопасности трансфузий впервые было сделано Крайлем в 1907 г. (George Crile, Cleveland). В 1909 г. он опубликовал обширную монографию, в которой, на основе своих 61 переливания крови, подробно излагает принципы подбора доноров и технику пробы на совместимость. Хотя Крайль пользовался не шприцами или сифоном, а прямым сшиванием артерии донора с веной реципиента (по методу Карреля) и лишь с 1911 г. перешел к употреблению стеклянных канюль, соединяя для переливаний вену с веной, тем не менее сознательное, строгое соблюдение группового подбора и совместимости как основного принципа научно обоснованных трансфузий, позволяет именно Крайля считать подлинным родоначальником современных трансфузий крови.
В том же 1911 г. появилась методика непрямого переливания с помощью парафинированных стеклянных сосудов, что значительно задерживало свертывание крови [Куртис и Давид (Curtis et David)]. В 1914 т. Хустин (Hustin) в Брюсселе предложил добавление в крови лимоннокислого натрия как средства, полностью устраняющего свертывание крови.
Практическое использование цитратной крови для трансфузий было сделано в 1915 г. Левинсоном (Levinsohn) в Нью-Йорке и Ragot в Буэнос-Айресе одновременно, независимо один от другого.
А еще через год, в 1916 г. Роус и Тернер с помощью глюкозо-цит- ратного раствора достигли возможности консервации крови, пригодной для трансфузий в течение сроков до четырех недель.
Так, через 51 год была реализована на людях идея Сутугина, разработавшего консервацию крови в экспериментах на животных.
Работа Роуса и Тернера была проведена и опубликована в самый разгар первой мировой войны, а к концу войны метод этот был испробован для лечения раненых в англо-американской армии. Опыт этот оказался вполне удачным, но ничтожно малым численно, если представить себе количество раненых, фактически нуждавшихся в переливаниях крови. И несомненно, что, помимо многих других причин и новизны самого дела, главное препятствие к более широкому использованию трансфузий заключалось именно в самом методе консервации.
Для сохранения эритроцитов Роус и Тернер применяли громадное разведение крови глюкозо-цитратным раствором, а именно на 3 объемных части крови добавлялось две части 3,8% раствора лимоннокислого натрия и пять частей 5,4% раствора глюкозы, т. е. разведение 3 : 7. А так как подобная доза цитрата представлялась токсичной, то для возможности трансфузий рекомендовалось отстаивание эритроцитной массы; затем сливание или отсасывание всей находящейся в прозрачном верхнем Слое глюкозо-цитратной среды и наконец замещение удаленной жидкости нормальным солевым раствором или жидкостью Локка. Необходимость отстаивания эритроцитной массы в течение многих часов и создавала существенное препятствие для более широкого применения этого метода на фронте, ибо обстоятельство это делало кровь нетранспортабельной задолго до момента ее использования.
Второй очень важный недостаток данной методики заключался в том, что вместе со сливаемой глюкозо-цитратной консервирующей средой неизбежно и почти полностью удалялась плазма крови. И хотя оба пионера таких трансфузий на фронте — и Робертсон, и Грей единогласно указывали, что по своему действию произведенные ими переливания ничуть не уступали таковым при свежей цельной крови, вряд ли можно ныне согласиться с таким утверждением без всяких оговорок.
Слов нет, — добавление большого количества жизнеспособных эритроцитов к простому физиологическому раствору коренным образом меняло характер самого терапевтического средства: из простого объемного заместителя крови солевой раствор приобретал драгоценные свойства, присущие эритроцитам, т. е. функцию газообмена, И бесспорно, что для многих категорий раненых, у которых на первый план выступала острая анемия, введение отмытой эритроцитной массы в достаточном количестве представляло огромные выгоды. Но факт этот еще не позволяет делать вывод, что введение отмытых эритроцитов вообще, т. е. при любых показаниях, равноценно переливанию цельной крови.
Это отлично понимали и сами Роус и Тернер, которые в самом заглавии своей статьи в анналах Рокфеллеровского института вполне точно говорят о сохранении красных кровяных клеток, а не крови.
Бесспорно, что из всех составных частей крови эритроциты являются главной и абсолютно ничем не заменимой. Но и другие форменные элементы могут пойти на пользу при трансфузиях. Равным образом целиком вся плазма крови имеет громадную цену для переливания. Не только ее белки служат ценнейшей питательной массой, а электролиты — идеальным эквилибрированным наполнителем, но в целом плазма крови является той почти незаменимой коллоидной средой, которая прочно удерживается в сосудистом русле после переливания, в отличие от любых минеральных растворов и других суррогатов плазмы. А для некоторых категорий раненых, например при тяжелом шоке, а тем более при обширных ожогах, трансфузия плазмы даже важнее, чем переливание эритроцитов.
Все это ныне твердо установлено, но, конечно, 35 лет назад это еще не было столь неоспоримо для Робертсона, тем более что и самый опыт-то его с переливаниями был очень незначителен. Робертсон сделал трансфузии 22 раненым, применяя эритроциты, консервированные в течение 10—15 дней. Дозировки трансфузий были довольно большие — от 500 мл до 1 л, но следует помнить, что эмульсия эритроцитов была разведена жидкостью втрое по сравнению с цельной кровью.
Опыт Грея численно был почти такой же — 20 трансфузий и дал столь же удовлетворительные результаты.
А если назвать в заключение Рейнера (Reyner) с его небольшим опытом цитратных переливаний крови, то этим исчерпывается весь опыт трансфузий у раненых на фронте в первой мировой войне.
Зато переливания, проделанные Кейнесом, существенно отличаются от трансфузий Робертсона, ибо Кейнес не пользовался глюкозо-цитратной консервацией по Роус-Тернеру, заготовлял цитратную кровь непосредственно перед боями и переливал ее раненым через несколько часов после заготовки. Таким образом в работе Кейнеса речь идет не о продолжительной консервации крови, а лишь о кратковременном хранении. Зато при этом не только полностью отпадала надобность в отстое крови и смене жидкости, но важнее всего то, что переливалась не отмытая эрит- роцитная масса, а полноценная цитратная кровь вместе с плазмой.
Не уменьшая значения экспериментальных работ Роуса и Тернера, а также первых практических трансфузий консервированной крови, сделанных военными хирургами в армиях союзников, приходится все же констатировать, что попытки эти, несмотря на свою успешность, не имели никаких последствий для подлинного развития консервации крови с практическими целями в нормальной клинической деятельности мирного времени. Конечно, в истории медицины эти исследования должны сохранить сво$ место, а авторы имеют несомненное право числиться пионерами метода. Но ведь если старательно стремиться к отыскиванию наибо
лее ранних попыток, то можно, например, перелистывая скандинавские хроники, узнать, что норманы еще в XII веке совершенно бесспорно зна ли Америку. Тем не менее для всей Европы, т. е. для действительной жизни, Америка была открыта Колумбом.
На тех же основаниях можно считать, что переливание консервированной крови, как основной метод трансфузии, есть достижение советских ученых, которые на пять лет раньше зарубежных хирургов сделали этот метод господствующим, универсальным, не говоря про то, что и формально приоритет консервации крови для переливаний должен быть* закреплен за русским ученым, имея в виду работы Сутутина 1865 г.
Ведь опыты Сутутина, как мы уже видели, имеют ничуть не меньшее историческое значение, чем опыты американцев 1915 г. Они только лишний раз показывают, как богато одарен, разнообразен и пытлив человек, который мечтает и разрабатывает такие проблемы, кои фактически осуществятся порой лишь через много десятилетий.
Вскоре после окончания войны, в 1920 г., на очередном международном хирургическом конгрессе, состоявшемся в Париже, проблема переливания крови была программным вопросом. Казалось бы, что подведенные на нем итоги работ по консервации крови должны были стимулировать дальнейшее широкое развитие этой проблемы. Но получилось иначе, ибо, как показали последующие годы, ученых и клиницистов интересовала главным образом задача прямых переливаний неизмененной крови, непосредственно из вены донора реципиенту. А поэтому центральный интерес проблемы переместился от поисков стабилизаторов и способов длительного хранения крови к конструкции новых аппаратов для прямых переливаний и изобретательству атромбиновых материалов для их изготовления.
Уже в 1921 г. Олекер (Oehleker) построил аппарат для переливаний из шприца с двухходовым краном. Чрезвычайно быстрое и широкое распространение этого аппарата как в самой Германии, так и в других странах можно, пожалуй, объяснить не столько простотой и удобством инструмента, сколько тем обстоятельством, что одновременно с ним автор рекомендовал свою общеизвестную биологическую пробу.
В самом деле, ведь аппарат Олекера не только не создавал каких-либо особых удобств или преимуществ при пользовании, но он не представлял собой чего-либо вполне оригинального, ибо Унгер (Unger) в 1915 г. предложил для трансфузий шприц с краном и Куртис и Давид в 1913 г. переливали кровь шприцем с Т-образной трубкой, производя попеременное сдавление то приводящей, то отводящей трубки. А самый принцип насоса с краном и даже с клапанами восходит почти на столетие раньше к первым в мире переливаниям крови от человека человеку, выполненным Блонделем (Blondel) в 1819 г. в Лондоне.
Как бы то ни было, но с начала двадцатых годов началось десятилетие чрезвычайно интенсивного изобретательства аппаратуры для трансфузий. Принципы всевозможных насосов с клапанами и остроумными переключателями попеременно чередовались с идеей аппаратуры непрерывного действия, работающих путем выдаивания. Простейшие, но чрезвычайно удобные шприцы Жюбе (Jube) конкурировали с резиновой трубкой, сдавленной роликовым катком внутри аппарата Берка (Berk) или Генрие-Жувеле (Henryet-Jouvelet), а электропомпа Понсе и Рекорда (Ponset et Record) перерастала в сложный агрегат Гоцци (Gozzi).
Наши советские конструкторы тоже проявили много инициативы и изобретательности. Назову фамилии Коноплева, Брускина, Рутковского и Криницкого, Булгач и Соркиной, Юриковского, Крамаренко, Давтяна, Брайцева, Палкина-Милославского, Татаренко, Анорова, Ландсберга, ко
торые или предложили вполне оригинальные конструкции, или же существенно улучшили модели других авторов.
Я не буду останавливаться на оценке всех этих многочисленных предложений; это сделано во всех подробностях и с большим знанием дела проф. А. Н. Филатовым в V главе его известного «Руководства». Для переливания консервированной крови любой из этих аппаратов пригоден в равной мере, а в то же время все более или менее сложные аппараты совершенно не нужны для трансфузий крови из банок или ампул, в коих она была собрана и сохранялась, ибо таковые переливания отлично производятся простым сифоном из той же самой посуды, или из обычной эсмарховской кружки.
Бросая ретроспективный взгляд на это десятилетие (1920—1930) мы только отмечаем, что период столь бурного изобретательства аппаратуры для прямых переливаний совпал с почти полной остановкой исследовательских работ по консервации крови. Нет никакого сомнения, что это совпадение не случайно. Оно безусловно знаменует собой период, когда возраставший интерес к переливаниям крови и чрезвычайно расширившиеся клинические показания к трансфузиям заставляли искать решения проблемы непременно в рамках прямых переливаний неизмененной донорской крови. Идея эта была так соблазнительна, а техническая сторона решалась настолько хорошо благодаря все улучшавшейся аппаратуре, что всякая мысль о замене свежей безусловно «живой» крови какими бы то ни было консервами ее не могла быть принята в ту пору иначе, как с некоторой долей скептицизма. Вот почему эта пауза с использованием консервированной крови имеет двойную причину: казавшиеся несомненными качественными преимущества свежей крови над консервированной, и, во-вторых, увлечение конструкциями аппаратуры, становившейся действительно все лучше год от года. А закончиться этот период должен был тогда, когда удастся доказать, что консервированная кровь по своим качествам не уступает свежей крови, когда окажутся исчерпанными все конструкторские ухищрения с аппаратурой для прямых трансфузий.
То и другое наступило у нас в СССР в 1930 г., а в зарубежных странах на 4—5 лет позже. Как и все новое, и прогрессивные идеи зарождаются и развиваются тем раньше и успешней, чем менее скована мысль всевозможными традициями и предрассудками, и чем большую поддержку встречают исследователи от своего общества и государства.
Так и в этой проблеме советские ученые на много опередили исследователей будь то западноевропейские или заатлантические. Не доктринерское, «или — или», а диалектическое «и — и» вернее привело к цели, как это и должно было быть. Не создавая альтернативы, советские ученые, деятельно разрабатывая аппаратуру и технику прямых переливат ний, не уклонялись от проблемы консервации крови. И когда в 1934 г. Tenconi и Palazzo в Аргентине опубликовали 41 случай своих трансфузий консервированной крови, a Jeanheney и Vieroz из Бордо доложили с своих 70 переливаниях крови, хранившейся на леднике до 20 суток (Biillet. mem. de la Societe nationale de chirurgie, Paris, 1934, t. LX, p. 1305), то к этому времени в Советском Союзе переливания консервированной крови исчислялись уже тысячами, распространившись по всем большим городам и становясь нормальным методом трансфузий.
И когда осенью 1935 г. I-й Международный конгресс по переливанию крови собрался в Риме, советская делегация могла сообщить о таком масштабе произведенных трансфузий и о столь тщательных й всесторонних работах, изучавших биохимию крови при консервации, что всем участникам конгресса стало ясно, что СССР не только принадлежит без-
спорный приоритет по времени, но что и по качеству и размаху проделанных работ советская наука намного опередила все другие страны.
Это первое место в мире по всем вопросам переливания крови советские ученые неизменно сохраняли и во все последующие годы, особенно же в период Великой Отечественной войны, когда на всех фронтах все хирургические формирования, пачиная с полковых перевязочных пунктов и до глубокого тыла, снабжались консервированной кровью совершенно бесперебойно и неограниченно. Это могло иметь место благодаря тому, что в течение всего предшествовавшего десятилетия советские ученые безукоризненно проработали все научные основы консервации, а многочисленные республиканские институты переливания крови во главе с Центральным из года в год совершенствовали практическую организацию заготовки, распределения и транспортировки консервированной крови на любые расстояния и всеми видами транспорта.
По сути дела все главные вопросы консервации крови, т. е. испытание различных стабилизаторов и консервирующих жидкостей и подробное изучение поведения кровяных элементов и плазмы при длительном хранении и в различных режимах, были проделаны советскими институтами в течение 1931 —1935 гг., ибо в феврале в 1935 г. на Всесоюзной конференции филиалов Центрального института переливания крови, по всем специальным вопросам консервации крови представленные данные могли считаться почти исчерпывающими.
Следует упомянуть, что к этому же времени вышел в свет уже выпуск 12/13 печатного органа Центрального института «Современные проблемы гематологии и переливания крови», который, как и выпуски предыдущих годов, содержал массу существенных работ по консервации крови.
• *
*
В отношении посмер