Вековая проблема переливания живой человеческой крови получила полное биологическое и практическое разрешение уже лет тридцать назад. Вместе с тем применение этого метода в клинической медицине в последние годы показало, что трансфузия крови создает целый переворот во многих отделах медицины и хирургии, выдвигая новые чрезвычайно заманчивые задания и расширяя ограниченные до того возможности в сфере некоторых крупнейших вопросов медицинской практики.
Переливание крови прочно вошло в хирургическую клинику как ценный подсобный метод для лечения обширного ряда заболеваний и их осложнений. Из глубины веков до нас доносятся повторные, настойчивые попытки отдельных смелых людей побороть болезнь, старость, даже саму смерть путем переливания крови людей или животных. И ныне человечество дождалось того, что не только само переливание крови стало доволь- по обычным делом в лечебной практике, но очень многие надежды прежних исследователей оказались далеко превзойденными.
Однако с того момента как переливание крови получило для себя строго научную базу в работах о гемагглютинации Ландштейнера (Land- steiner, 1901), а работа Янского (Jansky, 1906—1907) и Moca (Moss 1910) дали человечеству классические схемы групповой принадлежности крови у людей, оставались неразрешенными еще многие технические и принципиальные вопросы. Отсутствие достаточного числа клинических наблюдений над больными, получившими трансфузию крови, оставляло далеко не выясненным показания для этого метода лечения. Проблема донорства вставала не только во всей своей практической важности, но поднимала впервые ряд важнейших новых принципиальных вопросов. Наконец, техническая сторона самих переливаний оставалась труднейшей, плохо поддававшейся разрешению задачей.
Последняя была заново разрешена работами George W. Crile (1909), указавшего в своих выдающихся исследованиях надежные пути для
предотвращения свертываемости переливаемой крови. Работы эти стали решающими для судьбы всей проблемы трансфузии крови, а войн-* 1914—1917 гг. дала широкое поле для применения ее в армиях Антанты. Соединенными усилиями хирургов различных стран техника переливаний на фронте постепенно улучшалась, а показания для трансфузии у травматиков и обескровленных значительно расширились и уточнились.
К этому же времени технические трудности по борьбе с коагуляцией, разрешенные работами Crile, нашли свое дальнейшее решение в цитрат- ном методе переливаний. Lewinsohn (New York), Ayote (Buenos-Ayres), а вслед за ними Hedon et Jeanbrau (Montpellier) нашли способ обработки крови лимоннокислым натрием, который настолько верно предотвращал свертываемость переливаемой крови, что с этого времени техника трансфузий становилась совершенно простым делом.
Но вот затихли наконец военные громы на фронтах; кончилась эпидемия огнестрельных ранений, и переливание крови вступило в фазу своего клинического применения. Чем больше накапливался материал и наблюдения, тем все яснее становилось, что с точки зрения технической мы подошли к самой грани возможных упрощений и усовершенствований: групповая принадлежность донора и реципиента определялась вполне надежным образом самой примитивной реакцией агглютинации, требующей 3—5 минут, инструментарий для трансфузий свелся к воронке с резиновой трубкой и полой иглой, а самая операция переливания превратилась в венепункцию, доступную опытной фельдшерице.
Вместе с тем громадные успехи переливания крови в самых различных областях хирургии и медицины из года в год расширяли показания для трансфузий, вводя в сферу ее действия все новые и новые группы заболеваний.
Из крупных клиник переливание крови широко перекинулось в небольшие районные больницы, даже диспансеры, а чем больше работ об успешных переливаниях публиковалось, тем все большее количество сторонников оно приобретало и среди врачей, и среди населения. Тут-то проблема переливания крови и столкнулась с тяжелой задачей организованного донорства.
Действительно, до тех пор, пока трансфузии не выходили за пределы относительно редких, хотя и широко задуманных экспериментов, хирурги и заинтересованные родственники находили доноров для каждого отдельного случая переливания. Такие исключительные обстоятельства, как война, позволяли в некоторых государствах временно организовывать добровольное или даже принудительное донорство, — условия, которые сами* собой отпадают в обстановке мирного времени. Но чем большую популярность приобретало переливание крови у клиницистов, тем все яснее и яснее становилось, что вскоре же спрос на кровь для трансфузий перерастет предложение ее со стороны добровольных доноров. И нельзя отрицать того, что как бы хорошо ни удавалось организовать донорство в отдельных больших клиниках, специальных институтах и медицинских школах, проблема добровольного донорства для многих стран является до сих пор задачей разрешенной лишь отчасти. Недаром вопросы донора ства остаются одной из самых трудных задач на всех конгрессах, где обсуждают практику переливания крови на людях.
Здесь необходимо сказать, что в то время, когда мы столкнулись впервые с проблемой переливания посмертной крови, донорство в нашей стране еще не приобрело такого могучего размаха, как это произошло впоследствии, особецно в период Великой Отечественной войны, когда патриотическое чувство советских людей выдвяйуло армии добровольных
доноров. Донорство было еще задачей, требующей своего разрешения, и одним из организационные затруднений являлось отсутствие путей к консервации крови.
Мысль использовать гетеропластику и возобновлять опыты переливания людям крови животных тогда меня мало привлекала. Слишком далеко отстояло это дело от прочно установившихся правил и условий современных трансфузий человеческой крови. Ведь если и тут, до самого последнего времени, несмотря на строго выработанные правила и предосторожности приходилось слышать о тяжелых осложнениях, даже смертельных исходах, причиной которых, как правило, является агглютинация или гемолиз при ошибках в определении групп или других технических ошибках, то можно ли было ожидать вживания совершенно чужеродной крови в организме человека, а тем более можно ли рассчитывать на целебный эффект таких переливаний!,
Нельзя было также не считаться с результатами, которые получали многочисленные экспериментаторы в этой области в течение ряда веков. Пусть будет верно, что неудача Denys — профессора математики и философии университета Montpellier с шестым больным в 1667 г. не должпа была еще окончательно дискредитировать переливание телячьей крови людям. Пусть даже верно, что роковое третье переливание душевнобольному пациенту фактически не было произведено, — Парижский медицинский факультет, несмотря на всю шумиху, поднятую вокруг этого дела, в своем постановлении не только не запретил дальнейших переливаний крови, но совершенно ясно оговаривает это тем, что «таковое не должно делаться на человеке иначе как с апробации кого-нибудь из врачей Парижского факультета». И эдикт 17/IV 1668 г., изданный по жалобе Denys, вопреки распространенному мнению, не только не запрещал переливания крови, но, напротив, составлен совершенно благоприятно. Нелишне упомянуть, что со слов самого Denys точно после объявления решения семь или восемь парижских врачей предложили ему свою апробацию.
Стоило проследить сколько ученых во времена Denys и еще долгое время после него перепробовали всевозможных перекрестных переливаний над всеми видами крупного и мелкого домашнего скота и даже домашней птицы, чтобы придти к выводу о достаточной безнадежности таких попыток. Эти поиски никоим образом нельзя осуждать, но в свете знаний 30-х годов XX века от таких попыток трудно ожидать что-либо такое, что могло бы заменить собой переливаемую большими дозами кровь человека человеку. В те времена этих знаний не было.
Их не хватало и Ore — хирургу-физиологу, профессору в Bordeaux, когда он с огромным энтузиазмом возобновил опыты по переливанию людям крови различных домашних животных и к 1875 г. опубликовал значительное число наблюдений. Сопоставление 165 случаев таких переливаний с 381 трансфузией человеческой крови, собранными Огё по тогдашним материалам, давало автору цифры смертности более благоприятные для гетеропластических переливаний. Сейчас эти выводы Ore являются мало утешительными, если только вспомнить, что из 168 смертей на 381 переливание крови от человека человеку было около 25 немедленных в непосредственной связи с самой трансфузией, a Rene Cru- chet*, пополнивший и анализировавший материал Огё, считает нужным удвоить число смертей;" добавляя сюда погибших в первые часы и на вторые или третьи сутки от переливаний.
Можно ли теперь удивляться такой огромной смертности при тогдашних переливаниях, проводившихся без знаний основных свойств крови, без учета групповой принадлежности? Более удивительно то, что некоторые экспериментаторы как R. Cruchet со своей школой, а также Kunz [13] в самое педавнее время не только повторяли и расширяли опыты Ore, но первый из них в своей монографии (I.e.) горячо отстаивает полную целесообразность и достаточную, по его мнению, эффективность переливания крови домашних животных человеку.
Ведь изучение данных, публикуемых Cruchet, подтверждает только один уже давно проверенный факт, что если человеку вводить в вену очень медленно и в малых дозах чужеродный белок, то такое вливание переносится чаще всего благополучно. Реакция со стороны всего организма, а в частности со стороны ретикуло-эндотелиальной системы при этом бывает выражена больше или меньше, но пи о каком вживании и самостоятельной функции пересаженных клеток, казалось, не может быть и речи. Пользы такое переливание могло дать примерно столько же, ка]* вливание в вену молока, бульона, виски, спиртовых настоек мяты или мелиссы и т. п. из того, что было перепробовано со времени изобретения шприца d’Anel.
Экспериментальные исследования совместимости крови и сывороток при перекрестных переливаниях были вновь предприняты клиникой проф. Я. О. Гальперна (Днепропетровск). Параллельно с изучением возможности гетерогенного переливания у крупного и мелкого рогатого скота, влияния реакции агглютинации и гемолиза при этих переливаниях, значения быстроты самих переливаний и изоагглютинационных групп у некоторых животных, проф. Гальперн[14] провел исследование взаимоотношений сыворотки всех четырех групп человеческой крови с эритроцитами крупного рогатого скота. Эти 608 лабораторных проб и 57 опытов гетерогенного переливания у животных, опубликованные ассистентами проф. Гальперна, ясно подтверждают выводы, к которым шеф пришел в своем докладе: «Если даже у нас на сегодпяшний день есть животное-донор, эритроциты которого в большинстве случаев не агглютинируются и не i емолизируются человеческой сывороткой, то рекомендовать гетерогенное переливание человеку, как это делают Cruchet и Kunz, преждевременно, ибо источники осложнений не исчерпываются агглютинацией и гемолизом. Взять хотя бы вопрос о введении с кровью больших количеств чужеродного белка. О гетерогенном переливании человеку можно было бы подумать только после изучения всех источников осложнений и способов их устранения».
По сравнению с работами Орэ и Крюше исследования Я. О. Гальперна показывали, что ни подыскание соответствующего животного, ни ухищрения в технике самих трансфузий, не могут так просто разрешить проблему донорства по линии гетеропластики. Исходя из этого, я понимал, что надо искать другие ресурсы. И, по счастью, ресурсы эти были уже намечены выдающимися работами профессора В. Н. Шамова — директора хирургической клиники в Харькове.

• *

*
11/IX 1928 г. на III Всеукраинском съезде хирургов В. Н. Шамои доложил о результатах своих опытов по переливанию трупной крови на

С. С. Юдин и В. Н. Шамов.
собаках Всего было поставлено две серии опытов, в количестве 30, на 51 собаке. Часть животных убивали и они служили донорами; умерщвление производилось вначале хлороформом, но так как в этих случаях наступало очень быстрое свертывание крови внутри сосудов, то в дальнейшем стали убивать собак повешением. Пересыщенная углекислотой кровь животных, умерших от асфиксии, дольше оставалась в жидком виде и могла служить для переливания.
Первая серия опытов В. Н. Шамова должна была выяснить, насколько велика токсичность посмертной крови, сохраняемой в самих сосудах убитого животного. Для этого убитых собак намеренно сохраняли при комнатной температуре 14—18° R, но зато при этом нельзя было выжидать дольше 4—5 часов, так как иначе кровь превращалась в сплошные сгустки. Предполагая, что токсичность трупной крови может оказаться значительной. Шамов ограничивался сначала переливанием небольших доз крови. Вливалось 200—300 мл посмертной крови, а реципиентам выпускали не свыше 25% общего количества крови.
Однако первые же опыты показали, что трупная кровь не дает никаких явлений интоксикации у собак-реципиентов и это позволило вскоре же вполне безнаказанно заменять до 60% общего количества крови опытных собак посмертной кровью убитых животных. Ни малейших признаков отравления это не вызывало.
Вторая серия опытов Шамова должна была выяснить длительность жизнеспособности переливаемой посмертной крови. Решено было обескровливать собак до тех степеней, при которых никакие солевые или коллоидные растворы уже не в состоянии сохранить жизнь животных. В соответствии с литературными данными контрольные опыты показали.
что при потере собаками 60—70°/о общего количества крови последующие солевые вливания в состоянии лишь временно восстановить деятельность сердца и дыхание, но что животные при таких кровопотерях безусловно и неминуемо гибнут.
Шамов обнажал собакам шейные сосуды и вводил парафинированные канюли в сонную артерию и внутреннюю яремную вену. Через первую производилось обескровливание животного, причем кровь собиралась в градуированный цилиндр, а через вторую канюлю в нужные моменты производилось вливание подогретых или солевого раствора, или собранной кз трупа крови. Так как по мере вытекания крови деятельность сердца и кровяное давление падали, то чаще всего кровь переставала вытекать при потере 70% общего количества крови собаки. Приходилось прибегать к повторным вымываниям сосудистой системы солевым раствором, вызывая этим временное оживление животного. Этим путем удавалось обескровить собак до потери ими 90°/о общего количества крови, состояния абсолютно и безнадежно смертельного. Только немедленная трансфузия живой, функционирующей крови могла бы вернуть животное к жизни. И вот именно таких животных Шамов оживлял вливанием им трупной крови других собак, убитых за несколько часов до того.
На диаграммах, которыми Шамов иллюстрировал свой блестящий доклад, было чрезвычайно наглядно видно, как в отдельных опытах шло падение гемоглобина при последовательных кровопусканиях, оживлении собак введением солевого раствора, новых последующих кровопусканиях вплоть до катастрофических цифр гемоглобина, остановки дыхания и дея тельности сердца. Затем следовало вливание трупной крови и полное выздоровление животного. Вот одна из ярких иллюстраций, приведенная Шамовым в его докладе:
«Собака с общим количеством крови 539 мл, содержание гемоглобина 95%; эритроцитов 6 000 000. Первое кровопускание — 70% общего количества всей крови. Кровь из сонной артерии перестала совершенно выделяться. Остановка сердца и дыхания. Оживление вливанием 160 мл солевого раствора и новое кровопускание из сонной артерии, при котором выделяется уже разведенная кровь, содержащая только 29% гемоглобина. Снова вливание 200 мл солевого раствора, после чего при новом кровопускании кровь содержит уже только 7% гемоглобина. Общее количество выпущенной крови достигает 90%. Остановка сердца и дыхания. Вливание 450 мл крови от трупа, взятой через 8 часов после смерти. Животное оживает. На другой день состояние собаки хорошее, гемоглобина 75%, эритроцитов 5 700 000. В дальнейшем собака живет в прекрасном состоянии еще несколько недель и после этого ее употребляют для другого опыта.
В других экспериментах подобный же эффект был получен от переливания посмертной крови, взятой через 10 и даже 11 часов после смерти животного».
В прениях по поводу доложенных экспериментальных данных проф. Е. Ю. Крамаренко первым высказал мысль о возможности перенести эти достижения для переливания посмертной крови людей в военной обстановке. Проф. Шамов в своем заключительном слове признался, что если он и вполне сознательно не касался в своем докладе целого ряда предположений о возможности использования полученных результатов в деле переливания крови человеку, то он полагает, что именно в условиях работы военно-полевых хирургов было бы легко собрать большое количество г.полне жизнеспособной крови от убитых для трансфузии ее раненым. Что же касается клинической практики, то проф. Шамов сказал: «Не думаю, чтобы в обстановке мирного времени в этом встретилась какая-ли' бо надобность».
В перерыве между заседаниями мы обменивались мнениями о прослушанных докладах и прениях. Я выразил удивление, что получив столь
блестящие результаты в опытах на собаках, проф. Шамов не попробовал перенести эти опыты на людей. На это он мне ответил, что в условия? работы в клинике эму это сделать довольно трудно и указывал, что мне, работающему в Институте скорой помощи, будет испробовать легче и безопасней.
Я не мог не согласиться с его доводами, но тотчас поставил вопрос
о              срочном выполнении реакции Вассермана на посмертной крови, на что проф. Шамов мне ответил, что в его практике еще не было случая, когда при жизненных показаниях для переливания крови заинтересованный больной или его родственники отказались бы от спасительной трансфузии от донора, которого некогда было исследовать по Вассерману. Лучше некоторый риск заразиться сифилисом, чем почти верная смерть.
Таким образом, опыты Шамова успешно решали на собаках очень важные принципиальные вопросы, позволяя тем самым выдвигать проблему о переливании посмертной крови у людей.
Проблема эта в те годы (1928—1930) могла казаться весьма актуальной по двум причинам: во-первых, организационные вопросы донорства от живых людей, как мы уже писали, были еще в стадии разработки и в основном решались добровольцами из числа родственников и знакомых самих реципиентов; во-вторых, и это, пожалуй, главное — в то время была еще совершенно неизвестна консервация крови, а трансфузии производились либо путем прямых переливаний из вены в вену, либо переливали свежецитратную кровь тотчас после взятия ее от донора. Мне кажется, что наши трансфузии посмертной крови трехсуточной консервации, произведенные больному с профузным желудочным кровотечением в июле 1930 г., были самыми ранними попытками подобного рода. Ни в печати, ни на заседаниях научных обществ в то время я еще ни разу не встречал сообщений о консервации крови. И даже через два года, когда в ноябре 1932 г. я докладывал о своих первых ста трансфузиях посмертной крови на заседании Национального хирургического общества в Париже, то французские хирурги были не столько поражены фактом успешного переливания посмертной крови, сколько моим сообщением о возможности консервации ее в комнатных ледниках в течение двух-трех недель и даже долее.
Взятие крови от трупа недавно умершего человека большинству из них представлялось затеей не только экстравагантной, но безусловно нереальной в условиях тогдашней Франции. И, наоборот, французские хирурги сильно заинтересовались моим сообщением о консервации, что казалось вполне применимым и для крови живых доноров.
Эту соблазнительную перспективу о возможности длительной консервации крови особо подчеркивал и профессор Антонин Госсе в предисловии к моей книге. Упомянувши про опыты Флейга и Хедона с реинфузией отмытых эритроцитов, а также про работы Жильбера и Тцанка, создавших очень остроумную установку, «позволяющую в очень короткое время, с прекрасной гарантией асептики, осуществлять массивные кровопускания, избегая контакта с воздухом и производя тотчас же инъекции кровяных телец и отбрасывая почти полностью антикоагулирующие вещества», «Юдин, — продолжает Госсе, — сделал больше и лучше, чем его предшественники. Он пошел в своих опытах до конца и благодаря ему ныне доказано, что можно консервировать в большом количестве для нужд операционных цитратную кровь, готовую для трансфузий, и что эта кровь может быть собрана из трупа, если такое взятие осуществить в первые восемь часов после смерти. Научный вклад, сделанный Юдиным, имеет самую высокую цену».
И заканчивает: «Но что, по моему мнению, безусловно останется от весьма выдающихся исследований профессора Юдина как капитальный факт, что можно консервировать очень долго, несколько недель кровь в большом количестве для массивных трансфузий. И кто помешает брать у живых, консервировать в течение нескольких недель и использовать сохраненную таким образом кровь в особых обстоятельствах, если потребуются для трансфузий очень большие количества крови». Париж, 22 января 1933 г.
Итак, не допуская мысли воспользоваться идеей переливания посмертной крови во Франции, где католическая церковь искони строго следила за христианским благочестием, Госсе чрезвычайно заинтересовался проблемой консервации крови, усматривая весьма многообещающие перспективы. Он, разумеется, не ошибся и не переоценил значение мае- совых заготовок консервированной крови именно «в особых обстоятельствах, если потребуются для трансфузий очень большие количества крови». Если бы Франция весной 1940 г. не капитулировала через 42 дня* после начала большого наступления, то все действующие армий и дивизии в периоды боев пришлось бы снабжать десятками тонн заготовленной консервированной крови.
Вернувшись со съезда в Москву, я подробно обсудил на конференции ьрачей нашей клиники возможность переливания посмертной крови, причем новизна и необычайность задуманного дела вызывали скептические замечания большинства старших ассистентов.
Повторять опыты В. Н. Шамова для проверки и большей убедительности я не видел надобности, абсолютно доверяя данным и докладу этого выдающегося ученого, но принять примиренческую позицию в вопросе реакции Вассермана я положительно не решался. При этом меня пугал не столько сам риск, что реакция Вассермана в перелитой крови окажется положительной: риск заражения в общем был совсем незначительным, ибо при многотысячной проверке лишь у 12—14% трупов кровь дает РВ + + + или + + + +; но и эта кровь лишь в единичных случаях содержит живых спирохет. В то время меня пугало то, что если при первом опыте переливания посмертной крови людям случится роковое несчастье, мне придется отвечать самым строгим образом за предпринятое неслыханное дело — переливание живому человеку крови от покойника, т. е. заведомо содержащую так называемые трупные яды, да еще не сделав реакции Вассермана. Но последнее обвинение могло быть предъявлено мне даже в случае полного успеха переливания, т. е. непосредственного спасения больного от смерти.
В течение 18 месяцев я обращался к самым компетентным лаборантам в лучших специальных учреждениях Москвы. Мне обещали в лучшем случае дать ответ на реакцию Вассермана через четыре часа. Это считалось предельным сроком (вместо суток), но и оно не решало задачи, ибо о консервации крови, даже в течение немногих часов, ни в 1928 г., ни в 1930 г., ни до ноября 1932 г. никто еще не помышлял.
Вследствие непреодолимых трудностей с экстренной реакцией Вассермана переливание посмертной крови как сколько-нибудь нормальный метод по сути дела почти отпадало; и мне временами даже думалось, что риск этой отчаянной затеи не оправдывается слабыми перспективами развития этого дела даже в условиях института скорой помощи.
Приходилось выжидать или особо подходящего случая, или обстановки и условий, достаточно благоприятных для первой, рискованной попытки.
Первый случай, когда я решился попробовать перелить кровь внезапно умершего был следующий.
23/IH 1930 г. в приемное отеделение Института имени Склифосовского был доставлен больной Е. И. Ш., 33 лет. перерезавший себе с целью самоубийства сосуды левого локтевого сгиба. Состояние пострадавшего было крайне тяжелое из-за глубочайшей степени острого малокровия; пульс на лучевой артерии не прощупывался вовсе; мертвенная бледность лица и заметный цианоз губ; сознание затемнено, зрачки ясно расширены, дыхание поверхностное, прерывистое.
Когда я осмотрел больного, то вид его и общее состояние показались ъгне почти совершенно безнадежными. После сделанной перевязки раны пострадавшему было произведено вливание 1500 мл физиологического раствора; сколько-нибудь заметного улучшения оно не дало.
В это самое время тут же, в приемном отделении, находился труп ^мужчины 60 лет, скончавшегося в институте через 18 часов после доставки, при явлениях нарастающей слабости сердечной деятельности. Я решил попытаться собрать кровь этого трупа и перелить ее обескровленному больному.
Труп был перенесен в лабораторию хирургического отделения, туда были вызваны операционные сестры с набором инструментов и стерильного белья для лапаротомии и Р. Г. Сакаян, который в то время занимался трансфузией крови. Я асептически вскрыл брюшную полость, обнажил нижнюю полую вену на всем протяжении и, введя в нее широкую канюлю, отсасывал кровь 50-граммовым шприцем Жане. Кровь немедленно выливалась в литровый аппарат Боброва для солевых вливаний, куда было предварительно налито 150—200 мл физиологического раствора. После каждой аспирации шприцем полая вена совершенно спадалась, и для следующей порции приходилось труп массировать, поднимать его нижние конечности, головную часть туловища и т. п.
В то время как нам удалось собрать около 400 мл крови умершего, в запертую дверь лаборатории постучал наш ныне покойный ассистент Г. 3. Якушев, сообщая, что обескровленный больной уже лежит на операционном столе и что надо максимально торопиться с вливанием крови, ибо дыхание пострадавшего резко ухудшилось и принимает агональный характер.
Мы поспешно спустились в операционную и быстро начали переливание крови во вскрытую локтевую вену.
Уже после вливания первых 150—200 мл смеси крови и физиологического раствора пострадавший порозовел, стал дышать спокойнее и глубже, а к концу переливания крови к нему вполне вернулось сознание, а пульс на лучевой артерии стал хорошо прощупываться. Понятно, что ни клинического анализа крови, ни даже определения количества гемоглобина при спешности трансфузии было сделать некогда; группы крови, разумеется, совпадали.
Клинический эффект этого первого переливания казалось бы умершей крови был поразительно хороший, такой же, каким бывает чаще всего переливание крови от живых доноров больным с тяжелой острой анемией. Наш больной совершенно оправился, к вечеру был кратковременный небольшой озноб и ничтожное поднятие температуры. В произведенных анализах его крови и мочи ничего патологического ни в первый, ни в последующие дни обнаружено не было. В связи с психической травмой, повлекшей его покушение на самоубийство, и из опасения повторения такой попытки он был 29/1II переведен в психиатрическую больницу, откуда вскоре вышел совершенно здоровым.
Вскрытие трупа-донора показало жировое перерождение печени и застойные явления в почках и селезенке. Реакция Вассермана была отрицательна; указаний на наличие сифилиса аутопсия не дала.
Вскоре после этого успеха нам удалось сделать несколько других не менее благоприятных трансфузий крови.
Больному И. А. Т., 53 лет, поступившему 28/IV 1930 г. по поводу профузного желудочного кровотечения, со слабым пульсом 128 ударов в минуту и 32% гемоглобина, было перелито 350 мл цитратной крови, со бранной через Iх!2 часа после смерти у пострадавшего с переломом основания черепа. Крови удалось собрать свыше литра и ее хватило на переливание трем больным (см. ниже). Переливание дало громадное улучшение общего состояния, гемоглобин повысился с 32 до 50 % и через несколько дней больной мог быть оперирован. Ему была мною произведена резекция желудка по методу Бильрот I и 13/VI он выписался вполне оправившимся, освободившись от своей давнишней язвы малой кривизны желудка.
Кровь того же умершего была перелита больному И. М. JL, 36 лет, принятому в институт 17/V 1930 г. по поводу резкой анемии вследствие геморроидальных кровотечений. Несколько месяцев перед тем я сделал ему резекцию желудка и холецистэктомию, а после того он неоднократно подвергался переливанию крови от живых доноров из-за постоянных кишечных кровотечений.
На этот раз он поступил очень ослабленным, мертвенно бледным, с 20°/о гемоглобина. Мы перелили ему 350 мл крови, причем не только гемоглобин у него повысился до 33%, а число эритроцитов увеличилось на 1 340 000, но сам больной, не зная, что за кровь на этот раз была ему перелита, отмечал абсолютное отсутствие какой-либо реакции на переливание, что в большей или меньшей степени он пережил в предыдущие разы, когда мы ему делали прямые переливания от доноров шприцем Жюбэ.
Оставшаяся порция крови того же умершего была перелита 49-летнеЛ женщине — М. П. С., поступившей в институт и оперированной 4/V 1930 г. по поводу раздробления голени и нижней трети бедра колесами трамвая. Она впала в глубокий шок, имела ушибы головы и долгое время после операции оставалась в тяжелом состоянии. Гемоглобин держался на 36°/о, рана на культе плохо гранулировала и имела безжизненный вид. Температура упорно держалась выше 38°.
Мы перелили ей 300 мл крови, что прошло безо всякой реакции. Больная сразу заметно порозовела, и с этого момента в болезни ее наступил резкий перелом к лучшему: температура снизилась, общее состояние стало совсем хорошим, появился аппетит, а рана на культе начала быстро гранулировать и эпителизироваться. 28/V1I она выписалась домой.
Во всех описанных случаях групповая принадлежность крови умершего и реципиентов проверялась самым тщательным образом, а в начале переливания делалась биологическая проба на совместимость.
Как ни блестящи были первые опыты, меня продолжал озабочивать целый ряд затруднений. Во-первых, результаты реакции Вассермана каждый раз становились известными после переливания с расчетом немедленно ввести сальварсан больным в случае, если окажутся подозрения на заражение больного сифилисом. Во-вторых, взятие крови от умерших травматиков до производства судебномедицинского вскрытия противоречило существующим законоположениям и каждый раз вызывало письменные запросы со стороны судебномедицинского эксперта, получавшего трупы обескровленными и с зашитыми животами. Наконец, сами наши опыты по переливанию трупной крови людям вызывали достаточно всевозможных разговоров и недоумений, каковые быстро вышли за пределы нашего института.
Я отлично понимал, что при первом же осложнении мне придется целиком нести тяжелую ответственность за эти опыты. Я намеревался
доложить о своих опытах на предстоящем съезде хирургов Украины в Харькове, где переливание крови стояло главной программной темой. Съезд должен был собраться через два месяца и я надеялся к тому времени проделать около десятка переливаний посмертной крови.
Однако справедливые опасения окружающих передались и мне. Сделав еще три подобных вышеописанным переливания крови, я решил на этом остановиться, а уезжая на съезд в Харьков, дал категорическое запрещение переливать кровь умерших нашим больным впредь до выявления отношения к этому делу Всеукраинского съезда хирургов.
7/IX 1930 г. на IV Всеукраинском съезде хирургов я подробно изложил как все свои соображения по поводу сделанных переливаний, так и
о              ряде формальных затруднений в этой работе, призывая съезд дать мне свою авторитетную апробацию для продолжения начатой работы. Наш казуистический материал был доложен Р. Г. Сакаяном. Помимо упомянутых выше четырех случаев переливания, сюда вошли еще три: два больных раком желудка и одно больному с кровоточащей язвой желудка.
Этот последний — Н. М. С. поступил в Институт имени Склифосовского 15/V 1930 г. резко бледным, с плохим пульсом, кровавой рвотой. Я оперировал его при 23% гемоглобина и 1500 000 эритроцитов. Под спланхникусанестезией ему была произведена резекция желудка по Бильрот I. После операции больному было перелито 300 мл посмертной крови, собранной через 4 часа после смерти от погибшего при уличной катастрофе (перелом черепа). Переливание больной перенес прекрасно, заметно порозовел. На следующий день анализ крови дал гемоглобина 42%, число эритроцитов 3 200 000. Гладкое послеоперационное течение. Выписан в хорошем состоянии 24/VI.
Два нижеследующих больных раком получили переливание трупной крови, собранной от 36-летнего мужчины через два часа после смерти от уличной травмы черепа.
Больной П. В. В., 61 года, поступил для операции рака малой кривизны желудка 3/VI 1930 г. Значительная кахексия потребовала предварительного переливания крови. После трансфузии от донора одноименной группы общее состояние заметно улучшилось и я смог его оперировать. Резекция желудка по Финстереру была произведена под местной анестезией. Операцию больной перенес благополучно, но оставался вялым, апатичным. После переливания ему 300 мл цитрат- ной крови от вышеупомянутого погибшего человека у больного к вечеру при общем возбужденном состоянии и частом напряженном пульсе развилась полная афазия. Я не сомневался в возникновении эмболии в левой лобной доле, и, навещая больного несколько раз ночью, сильно опасался плохого исхода. К счастью, уже к утру все явления стихли, речь тоже полностью восстановилась и уже 27/VI он выписался в хорошем состоянии.
Последняя больная этой серии, Т. А. К., 43 лет, поступила 14/V 1930 г. тоже для операции по поводу рака желудка с заметной кахексией. 2/VI я сделал ей резекцию желудка под местной анестезией, после чего ей было перелито 400 мл крови умершего. И переливание и операцию больная перенесла превосходно и 21/VI выписалась из клиники.
Как и можно было ожидать, больших прений по доложенным нами материалам не развернулось: это были первые в мире случаи переливания крови живым людям от мертвых и, кроме теоретических догадок н второстепенных технических соображений, вряд ли кто мог что-либо высказать. Тем не менее, выступивший в прениях проф. И. И. Греков и председатель съезда проф. И. В. Кудинцев подчеркнул не только новиз ну этого дела, но высказались о возможных широких практических перспективах. Равным образом и в других специальных комиссиях: военной и юридической были приняты резолюции, где в отношении нашей темы говорилось: «признать опыты С. С. Юдина по переливанию трупной крови людям научно обоснованными и заслуживающими дальнейшего продолжения». Эти резолюции мне очень помогли для оформления п Москве своего права развивать начатую работу дальше.
Поскольку особо крупные перспективы эта работа могла иметь в военно-фронтовой обстановке, я обратился в Воейно-санитарное управление, где встретил полную поддержку: нам обеспечили регулярный отпуск собак, необходимых для проведения экспериментальной части работы, и добились соответствующего разрешения прокуратуры на беспрепятственное использование доставляемых в наш институт трупов для судебномедицинских вскрытий. Этим открывалась возможность спокойно продолжать исследования и перейти к переливанию посмертной крови уже в большом масштабе. Однако прежде чем начать новую серию переливаний на людях, нам казалось необходимым в экспериментальной работе на собаках попытаться выявить более детально судьбу переливаемой нами крови, и некоторые предельные сроки для хранения ее в сосудах убитого животного.