«Невероятная катастрофа вокруг» — у одних пассивных, другие пассивны из-за «кошмара в их телах»

Как объяснить стрессовые реакции людей второй группы? Ощущение гравирецепторами невесомости как падения и в то же время зрительное и акустическое восприятие того, что в кабине самолета все стабильно, создавали невероятность, невозможность происходящего, т. е. сенсорный конфликт двух реальностей. Это вводило людей второй группы в состояние пассивности, как бы понуждало к ней. При этом рождалась пространственная иллюзия будто бессознательное объяснение себе того, что же все-таки случилось с окружающей действительностью. Интерпретационная (объясняющая) активность досознания не останавливалась на иллюзии, и уже в сознании появлялись удивительные представления случившегося.

Одни испытуемые связывали иллюзию своего перевернутого положения в невесомости с чувством прилива крови к лицу, к голове, которое реально имело место в связи с перераспределением крови в сосудистом русле после исчезновения действия силы тяжести. Вот как испытуемый Н-ов описал свое состояние в послеполетном отчете: «Возникла невесомость! Голова набухла кровью. Я боялся, как бы она не брызнула из глаз, но из глаз текли слезы».

Другие испытуемые, сознание которых также было привлечено к тому, что же свершилось внутри их тел, объясняли свои «внутренние» ощущения не приливом крови к голове, а тягой вверх и перемещением «какой-то массы» (исп. Ш.), «чего-то тяжелого» (исп. П.) внутри тела. Испытуемый Р. сообщил после полета: «В невесомости все мои внутренности поднялись вверх, возникло ощущение, что желудок прошел через горло и разместился в голове, сделав ее очень тяжелой. Потом он вылился через рот рвотой». У людей второй группы (в отличие от вошедших в первую) образ стрессогенного изменения пространственной среды локализовался не во внешнем («все падает, рушится»), а во внутреннем пространстве, т. е. внутри их тела.

Как и в наших экспериментах, так и среди людей в обычной жизни немало тех, кто предметно-образно представляет при стрессе происходящее внутри их собственного тела. Интересную «классификацию» таких внутрителесных представлений находим у талантливого поэта В.В. Маяковского в его почти автобиогра фической поэме «Облако в штанах», в строках со 161-й по 208-ю [Маяковский В.В. Собр. соч. М., 1955]. Цитируем их все, прерывая комментариями.

«Кто-то из меня вырывается упрямо.

АПо!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама1

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле,— ему уже некуда деться».

У героя поэмы стресс любви — она может травмировать. «Каждое слово: даже шутка;

которые изрыгает обгорающим ртом он; выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома».

Это, скажем, первый тип иллюзорного представления, опредмечивание движения внутри тела субъекта. В пожаре души мечется, пытаясь спастись что-то несчастное и постыдное. И тут же обозначается чрезвычайная значимость границы между внутренним и внешним пространствами. Это — «обгорающий рот». «Люди нюхают — запахло жареным!

Нагнали каких-то.

Блестящие!

В касках!

Нельзя сапожища!

Скажите пожарным:

на сердце горящее лезут в ласках».

Допустим — это второй тип образно-иллюзорного присутствия чего-то в теле героя. Не только что-то выбрасывается из него, но и вторгаясь со своими «ласками», со своим любопытством к «жареному». Чужое внимание воспринимается внутри себя телесным и неприятным.

«Я сам-

Глаза наслезненные бочками выкачу.

Дайте о ребра опереться.

Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!

Рухнули.

Не выскочишь из сердца!»

Третий, наверное, самый важный тип — образное присутствие самого героя внутри собственного тела. У него происходит стрессовая конфронтация со своим телом. Герой в нем, как в клетке, в грудной клетке карабкается по ребрам. Пытается «о ребра опереться», т. е. опереться на себя с верой в успех и с многократным призывом к себесамому: «Выскочу!» Но безуспешна борьба внутри себя с собой. И все-таки слезы выходят из тела, но этого безнадежно мало.

«На лице обгорающем из трещины губ

обугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!

Петь не могу.

У церковки сердца занимается клирос!»

Снова обозначилась граница внутреннего и внешнего — «трещина губ». Она препятствует выходу на свободу внутренней творческой сущности героя: «Мама! Петь не могу». «Обугленный поцелуишко» — образ внутреннего бессилия, и из-за него — умаления и ничтожности всего происходящего в теле, когда оно малой «церковкой» предстает перед равнодушием внешнего мира. Это четвертый тип — трагически-вынужденное, образное минимизирование внутренних объектов.

И наконец, пятый тип внутрителесных иллюзорных образов:

«Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа;

как дети из горящего здания».

Не сам герой из своей грудной клетки должен выскочить, а то, что возникает в черепе: мысли, «слова и числа». Они истинные «дети из горящего здания», из горнила поэтического творчества. Но каково вырваться из самого себя? Есть ли на это право? Не будет ли страшнее вырвавшемуся и поднявшемуся над собой, над своим душевным пламенем?

«Так страх схватиться за небо высил

горящие руки “Луизитании”.

Трясущимся людям

в квартирное тихо

стоглазое зарево рвется с пристани.

Крик последний, — ты хоть

о том, что горю, в столетия выстой!» Пожар на корабле «Луизитания», видимо, олицетворял для поэта то, что многие мучительно рвутся из своего внутрителесно- душевного кошмара. Пожар души ворвется и к другим «трясущимся людям в квартирное тихо», не даст им отсидеться. Поэт надеется, что «крик» его самого и его современников пронесется «в столетия», изменяя, улучшая жизнь будущих поколений.

Конечно, великого поэта можно комментировать по-разному.

* * *

В последующем изложении наших экспериментальных данных читатель неоднократно столкнется с типологическим различием людей (наших испытуемых) и с разными типами образной локализации симптомов стресса-кинетоза (см. гл. 3). Будет показано разделение испытуемых на две группы. Первые — те, у кого ведущие симптомы стрессового дискомфорта локализуются в голове (чувство тяжести и головная боль). Персоналом, обслуживающим эксперименты, они были прозваны «головастиками». Вторые — страдали от тяжести и болей в животе, от тошноты и рвоты. Их называли «тошнотиками». «Головастики» даже при длительном (и при монотонно повторяющемся) стрессе долго оставались стрессово-активными. «Тошнотики» изначально при стрессе были стрессово-пассивными.

В.В. Маяковский был склонен и способен поэтически-образно устремлять воображение внутрь своего тела, как это было свойственно и нашим стрессово-пассивным испытуемым. Но был ли пассивным Маяковский? В какие-то периоды жизни конечно да. И пассивен, и депрессивен. Но за счет усилий творческого процесса он выходил из состояния стрессовой пассивности и тревожной депрессии. В психоанализе такой выход из стресса любви называется сублимацией. И потому в памяти благодарных потомков сохраняется образ поэта — «горлана, главаря». 2.2.7.

к содержанию

Источник: Китаев-Смык Л.А., «Психология стресса. Психологическая антропология стресса. — М.: Академический Проект. — 943 с» 2009

«Невероятная катастрофа вокруг» — у одних пассивных, другие пассивны из-за «кошмара в их телах»

А так же в разделе ««Невероятная катастрофа вокруг» — у одних пассивных, другие пассивны из-за «кошмара в их телах» »